Антон Прозоров
Антон Прозоров
1981, Ленинград
СПбГУ (физфак) 2005
Санкт-Петербург
.
.
октябрь
Черный сарай на станции погорелой,
в воздухе горечь, кровью земля пропитана,
время неизлечимо больно гангреной,
прелые листья пахнут печалью приторной.
Выкурить самокрутку, запечь картошку,
вымазать руки в саже, и вдруг привидится:
нас закопают в красной кирпичной крошке,
где-нибудь тут, под Винницей.
.
.
сонник
а она ты знаешь жила негромко
собирала мысли слова дела
собирала марки с волнистой кромкой
собирала счастье не собрала
подступила осень усталость старость
и рефрен такой мол пора пора
в телефонной книге её остались
только раритетные номера
а какие платья поди надень их
не по моде нынче не тот стандарт
но её коллекция сновидений
и сейчас невиданный авангард
так бывало ночью в лицо ударит
белоснежный ветер но вот беда
эти сны кому их потом куда их
никому наверное никуда
до свиданья жаворонки и совы
трепетанье ситцевой пелены
до чего мы господи невесомы
несладимы призрачны неполны
.
.
транзит
только подумать: кажется, добрались,
вот оно – лето, вот он – ночлег страховочный,
а к лобовому вдруг прилипает лист,
словно талон парковочный.
двинуться дальше, в сумерках утопать,
помнить, что лето в этом году – последнее,
и за баранкой медленно засыпать…
осень стоит нелётная и нелетняя.
осень писать – бумагу зазря марать.
лучше, чем было сказано, не получится:
жизнь понемногу учится умирать,
смерть ничему не учится.
.
.
***
говорит оттуда
ниоткуда
где ни говорящих, ни иных
никакого чаемого чуда
горестей нежданных никаких
ни тебе ответа, ни привета
ни печальной женщины в плаще
сотканном из музыки и света
ничего подобного вообще
ни звезды, которая погасла
ни звезды, которая горит
ничего
и говорить напрасно
что же он все время говорит?
говорит:
не сломанная птица
не страницы вырванной провал
может, небо над аустерлицем?
нет, не то
не помню, не бывал
не разлука
больше не разлука
и не близость, точно не она
не беда, которая без стука
не внезапной радости волна
нет, не сон
зеркальный, акварельный
не воды текучее стекло
не любви цветочное варенье
что в дорожной сумке протекло
просто слово
накануне слома
нет, не дома
слово на краю
бездны
нет, не бездны
нет, не слово
нет, не говорю, не говорю…
.
.
в реанимации
…после, в реанимации, говорит врачу:
– позвоните жене, жене позвоните, врачей не надо,
позвоните Тане, жене моей, если нужно, я заплачу, –
номер в трубке, трубка в куртке…
врач отвечает:
– вату!
не унимается:
– слушайте, вы идиот, вы что, идиот?
позвоните жене, в контакте ей напишите, свяжитесь по скайпу,
как угодно, болван, я вам говорю, придурок, господи, вот
придурок, вот придурок, придурок…
врач отвечает:
– скальпель!
[номер в трубке, трубка в куртке, куртка бог знает где,
куртка в автомобиле перекореженном, море крови
на шоссе, посреди осколков, в сиреневой пустоте,
телефон в распоротой куртке звонит, и мерцает номер]
рвется:
– какой, к черту, скальпель, вы что, не слышите, вы глухой?
мой телефон звонит, снимите трубку, вы слышите зуммер?
трубку снимите, господи, трубку, снимите трубку, какой покой…
господи, Таня, господи …
врач отвечает:
– умер.
.
.
высотки
даже высотки знают, что небо – дом,
тянут ладони к свету, пока растут,
это потом их сковывает бетон
и обвивает горло железный прут.
я крановщик, я знаю, что говорю,
видел не раз, как падает в небо кран,
как арматура вспарывает зарю
и окропляет пепельный котлован,
как расправляет крылья над пустырём
архитектурный комплекс, пыля окрест,
стряхивая леса, и, ты знаешь, в нём
минимум миллион пассажирских мест.
.
.
декабрьская лыжня
Мы налетели на метели,
На дебаркадер декабря.
Лыжня, движение даря,
Легла как шов на белом теле
Земли, уснувшей до поры.
И мы вовсю клубили паром,
Кружа по снежным тротуарам
Со снежным смехом детворы.
И все смешило, все смешалось –
И корабли, и города,
И снег, и воздух, и вода.
И жизнь сама на жизнь решалась.
На риск, на радость, напролом,
На удивление, на чудо.
И было все как слово «буду».
И было все белым-бело.
.
.
парижанка
вот, стоим и мерзнем, стоим и курим,
провожаем фары, сугроб пинаем.
и с какой-такой, непонятно, дури
занесло нас в эти края, родная?
оглянись: провинция из провинций,
тишина – как будто надел ушанку.
но и в этом ватнике, в рукавицах
для меня ты – первая парижанка.
ну и что, что ночью, что на отшибе,
что ни денег нету, ни веры в чудо,
мы же сами – сильные и большие,
не волнуйся, выберемся отсюда.
.
.
A Hard Day’s Night
Мои руки пахнут машинным маслом,
Да какие руки — медвежьи лапы.
Я рабочий день пролежал под Маздой.
Я пишу постскриптум при свете лампы.
Не скрипит перо, не текут чернила.
Я стучу по ноуту в двадцать первом.
И поскольку я — рядовой чинила,
Я уже не тщусь разродиться перлом.
Мои руки пахнут солярой, глиной,
Коньяком, купюрами сто и тыща.
И я точно знаю, что если сгину,
То меня никто уже не отыщет.
Протекает кран, протекает время,
Опадает хлопьями штукатурка.
Я не знаю автора этой хрени,
А не то бы точно прибил придурка.
Я пишу постскриптум и мне не больно.
Ничего не чувствую кроме лени.
Говорят, мне завтра лежать под Вольво.
Но с меня довольно. Санёк подменит.
.
.
вещи
записка любовная школьных лет,
случайный мотив в эфире,
рубашка на выход, входной билет,
и всё, что бывает в мире,
а именно: имя, трава, звезда,
и вдруг — в подворотне эхо,
и необратимые поезда,
и те, кто на них уехал,
и этот, раскинувшийся кругом,
опутанный сетью трещин,
пронизанный светом,
огромный дом,
где ты собираешь вещи.
.
.
на природе
Бор качался, а я скучал.
Мне скучается на природе.
Дятел дереву настучал,
Разумеется, о погоде.
А о чем еще говорить,
В самом деле, не о любви же?
Вот, смотрю я вокруг, Мари,
И любви ни хрена не вижу…
.
.
как же так…
Как же так: распрощаться и жить?
Да понятно, да знаю я, знаю…
Даже время трусливо бежит,
И пространство пустое сползает.
Только разве сумею забыть
Сочетанье людей и деревьев –
Телеграфные эти столбы
В заколоченной наспех деревне?
Не напишет никто никогда –
И стоят они молча без дела.
До земли достают провода,
Ниспадая, как руки вдоль тела.
Разучились ходить. И потом,
Кто-то должен остаться, заметить,
Как прозрачен покинутый дом,
Как темнеет обрывочный ветер.
Неподвижность – отвага вещей.
Мне бы тоже стоять, каменея,
Ни ветров не страшась, ни дождей,
Только я человечней, умнее.
Покурю в одичалом саду,
Фотографию сделаю, что ли,
И до станции ближней пойду,
Через лес, через сонное поле.
Затянуло травой колею.
В синеве – позабытая птица.
Свежескошенный ливень. Июль.
Ничего никому не простится.