Анна Кудинова — ПОППЕР И ДРУГИЕ

By alexandrbabushkin , in в нашей синагоге on 02.02.2020 .

Вместо предисловия

«Мюнхен-38» — Начало II Мировой

В соглашении, подписанном в Мюнхене 30 сентября 1938 года премьер-министром Великобритании Чемберленом, премьер-министром Франции Даладье, лидером фашистской Италии Муссолини и лидером нацистской Германии Гитлером, было закреплено присоединение Судетской области к Германии. Чехословакию, к которой эта область относилась до 30 сентября, на подписание не пригласили. Не участвовал в переговорах и Советский Союз.

«Страсбург-2019»

В Резолюции от 19 сентября 2019 года Европарламент возложил вину за развязывание II Мировой войны на СССР и гитлеровскую Германию (Пакт Молотова-Риббентропа).

Анна Кудинова

2015 г

Поппер никогда напрямую не восхищался идеями Ницше. Напрямую он восхищался только своими идеями и идеями своих ближайших единомышленников

Поппер и другие

9 апреля 2015 года, ровно за месяц до 70-летия Великой Победы, бандеровцы учинили в Верховной раде нечто чудовищное.

Прежде всего, Верховная рада приняла закон о «О правовом статусе и чествовании памяти борцов за независимость Украины в ХХ веке». Официальный статус борцов за независимость получили ОУН, УПА, армии УНР и ЗУНР, Украинская Хельсинкская группа, а также украинские эмигрантские правительства. Автор законопроекта — Юрий Шухевич, основатель УНА-УНСО, сын «главнокомандующего УПА» Романа Шухевича. За принятие данного закона проголосовал 271 депутат при необходимом минимуме в 226 голосов. Помимо социальных гарантий «борцам», закон предусматривает «определение основных направлений государственной политики по восстановлению, сохранению и чествованию национальной памяти о данной борьбе».

Одновременно Верховная рада 254 голосами проголосовала за запрет «коммунистического и нацистского тоталитарных режимов» на Украине. Отныне граждане Украины будут караться за «публичное отрицание преступного характера этих тоталитарных режимов», а также за «публичное использование и пропаганду их символики».

Итак, на Украине реализован проект тех антикоммунистических сил, которые в середине далеких 1940-х годов (война еще не окончилась!) увидели крайнюю опасность в стремительном росте авторитета СССР как главного борца с фашизмом — и в распространении симпатий к коммунистической идеологии в мировом масштабе. В качестве мер противодействия этим процессам была разработана тогда концепция, предполагавшая дискредитацию красной идеи путем уравнивания коммунизма и нацизма. Не готовую к этому западную общественность надо было подготовить, внушив ей, что коммунизм — не антипод нацизма, а его двойник. За осуществление этого кощунственного отождествления взялся дружный коллектив так называемых философов (на деле — двусмысленных и циничных пропагандистов). Наиболее влиятельным членом этого «дружного коллектива» был господин Поппер.

Верховная рада в преддверии 70-летия Победы реализовала то, что было взращено Поппером и другими. Сейчас на российском телевидении и в российской печати яростно и справедливо осуждают преступные деяния Верховной рады. Но осуждены ли те, кто взрастил это преступное деяние? Ничуть не бывало. Более того, идеи господина Поппера и других членов упомянутого коллектива, взрастившего ядовитые плоды, продолжают восхваляться теми, кто хотел построить РФ как антисоветское государство и считал, что Поппер помогает такому государственному строительству.

Оказалось, что Российская Федерация как государство вовсе не нужна тем, кто заказал некогда Попперу проект уравнивания нацизма и коммунизма. Брошенный в лицо российской элите вызов («вы нам абсолютно не нужны, сдавайтесь и готовьтесь к порабощению и расчленению!») вызвал у патриотической части нашей элиты достаточно яростное негодование. Но эта элита в сознании своем никак не увязывает произошедшее на Украине и фундаментальную западную русофобию — с тем, что сотворили Поппер энд Ко. Более того, эта элита уверена в том, что можно продолжать восхвалять Поппера и проклинать Верховную раду, уравнявшую коммунизм и нацизм в преддверии 70-летия Победы.

Вот почему сейчас особо важно не просто проклинать преступное решение Верховной рады, инициированное бандеровцами, а разбираться с тем чревом, которое вынашивало разного рода гадов. В том числе и тех, которые принимают такие преступные решения. Вот почему разговор о Поппере и других необходим сегодня, как никогда ранее.

Сэр Карл Раймунд Поппер считается одним из самых влиятельных философов ХХ века. Он известен своими трудами по философии науки. Своей критикой классического понятия научного метода. Для Поппера как последователя Альфреда Тарского, польско-американского математика, создавшего формальную теорию истинности, вся классическая наука тоталитарна по своей сути. Ибо она предполагает существование некоей всеобъемлющей истины, к которой ученые постепенно приближаются.

Но в этой статье я просто не имею права отвлекаться от основной темы и обсуждать связь между достаточно разрушительной критикой научного метода, которую осуществлял Поппер, и некоторыми его еще более разрушительными идеями. При том, что таковых, по моему мнению, две. Одна из них — открытое общество, а другая — равенство нацистского и коммунистического режимов, одинаково сопричастных абсолютному злу в силу некоего общего качества, которое Поппер называет тоталитарностью.

На самом деле если что-то и имеет отношение к фантому, изобретенному Поппером и названному тоталитарностью (тоталитаризмом), то это теория того открытого общества, которое Поппер описывает и восхваляет.

В открытом обществе Поппера вообще не должно быть никаких коллективностей. В том числе и тех, на которые опирается человечество на протяжении всей его истории. В таком обществе, по большому счету, не может быть никакой устойчивой семьи. Потому что семья — это коллективность. А где коллективность, там и тоталитаризм. Потому что сначала вам для существования устойчивой семьи нужна семейная идентичность, то есть то, о чем говорил Александр Блок («Коротенький обрывок рода — два-три звена, — и уж ясны заветы темной старины…»). А потом, узрев «заветы темной старины», вы начнете формировать уже не семейную, а более масштабную идентичность. Например, о, ужас! — национальную.

Поппер яростно ненавидел любую национальную идентичность, считая ее главным прибежищем тоталитаризма. Будучи евреем (причем бежавшим из Австрии, где набирали популярность нацистские идеи, аж в Новую Зеландию), Поппер поносил сионизм, считая его наиболее ядовитым из всех национализмов. Если кто-то считает, что открытое общество Поппера будет проявлять терпимость по отношению к инакомыслящим, то он заблуждается. Кстати, большинство из тех, кто поверхностно знаком с феноменом Поппера, отвечая на вопрос, как называется ключевая книга Поппера, говорит — «Открытое общество». На самом деле эта книга называется «Открытое общество и его враги».

При этом Поппер настаивает на том, что, в отличие от всех других обществ, открытое общество должно быть сцементировано только образом врага и угрозой вражеского нападения. И понятно, почему. Потому что в открытом обществе разрушены все скрепы, позволяющие цеменировать его изнутри. Но как-то его надо цементировать. И если не изнутри, то извне. А как можно цементировать общество извне? Только через образ врага, постоянное информационно-психологическое терроризирование граждан угрозой нападения врага, чудовищностью врага, явной и скрытой экспансией врага и так далее.

Открытое общество Поппера не может существовать без инквизиции и министерства пропаганды. Поппер демонстрирует, что такое инквизиция и пропаганда, шельмуя не только Маркса, но и Гегеля с Платоном. При этом Поппер требует исключения Гегеля и Платона из числа интеллектуалов, чьи труды могут использоваться членами открытого общества не только для того, чтобы вызвать у читающего отвращение к врагам открытого общества, но и с другими целями.

Получив британское подданство в 1945 году, Поппер в 1946 году переехал из Новой Зеландии в Англию. С 1946 года до середины 70-х годов ХХ века он был деканом факультета философии, логики и научного метода в Лондонской школе экономики и политических наук, являющейся одним из подразделений Лондонского университета. Школа эта была создана в 1895 году так называемыми фабианцами, в числе которых был знаменитый Джордж Бернард Шоу.

Фабианцы, кстати, стремились к построению определенного социализма. Но считали, что путь к социализму лежит через распространение в обществе социальных идей, и враждебно относились не только к революционным марксистам, но и к реформистски настроенным социал-демократам, которые для них тоже были слишком радикальными. Глубокий анализ существа фабианства в этой статье невозможен. Но он был бы необходим постольку, поскольку Поппер связан не столько с фабианством как таковым, сколько с достаточно очевидным для исследователей специфическим элитным фабианским бэкграундом.

Двухтомная работа Поппера «Открытое общество и его враги» была написана во время Второй мировой войны. Поппер попробовал издать эту работу в США, но она, вероятно, показалась здесь слишком пронацистской и антикоммунистической. Издана она была в Лондоне в 1945 году. Как считают эксперты, при непосредственном покровительстве Черчилля и в прямой взаимосвязи с произнесенной им в следующем, 1946-м, году знаменитой Фултонской речью, в которой советский коммунизм, этот очевидный для тогдашнего человечества спаситель мира от нацизма, был объявлен главным врагом.

«Как же так, — говорили очень и очень многие, — ведь мы только что вместе с русскими воевали против нацизма. Ведь русские спасли человечество от нацизма, и мы об этом знаем. Мы им благодарны. Как же их теперь можно называть не только геополитическими конкурентами, но и врагами рода человеческого?»

Сам Черчилль вряд ли смог бы объяснить, как именно это нужно сделать. Он нуждался в Поппере. Так что книга Поппера оказалась развернутым пропагандистским наставлением по ведению информационно-психологической войны против коммунизма.

Следующая книга Поппера, еще более пропагандистская и потаенно антигуманная, именовалась «Нищета историцизма». Она была исполнена ненависти ко всем, кто уверен в существовании цели у человечества. К числу этих всех, как мы понимаем, относятся любые религиозные сообщества и направления. Столь же ненавистны для Поппера все, кто верит в существование каких бы то ни было целостностей. Поппер заявляет, что два врага открытого общества — это холизм с его утверждением существования разного рода целостности и историцизм с его стрелой времени.

Поппер требует, чтобы человечество отказалось и от того, и от другого. Но отказавшись от стрелы времени, человечество может прийти только к идее вечного возвращения Ницше. То есть к фундаментальному фашизму. Потому что нельзя вернуться просто к идее вечного возвращения. Тут надо принимать всё в одном пакете — идею вечного возвращения, идею фундаментальной несправедливости и фундаментального одиночества. Идею сверхчеловека, который только и может выдержать фундаментальную несправедливость и фундаментальное одиночество. Идею абсолютного значения воли к власти.

Надо сказать, Поппер никогда не восхищался напрямую идеями Ницше. Напрямую он восхищался только своими идеями и идеями своих ближайших единомышленников. Но Поппер не мог не понимать, что уничтожая нечто, он создает вакуум, а этот вакуум чем-то будет заполнен.

Повторю еще раз, открытое общество Поппера — это отнюдь не классическое либеральное общество. Это очень страшный и антигуманный фантом. Это зловещая и опаснейшая утопия.

Поскольку историчны для Поппера не только Гегель или Платон, Христос и другие создатели того или иного мессианства, но и Маркс с его светским мессианством, то попперовская инквизиция, объявив на словах охоту на многих ведьм, стала на деле охотиться на одну ведьму — советско-коммунистическую. Остальные ведьмы, за которыми охотился Поппер, по разным причинам не являлись для тех, кто был организатором этой охоты, сколь-нибудь лакомыми.

Тот, кто заказал Хайеку, Попперу и иже с ними разработку информационно-психологической кампании по уравниванию коммунизма и нацизма, способен играть вдолгую (иначе запущенный 70 лет назад проект не плодоносил бы по сей день)

Поппер и другие-2

Итак, крупнейшая информационно-психологическая кампания по уравниванию коммунизма (социализма) и нацизма, стартовавшая еще в середине 1940-х годов, принесла на днях свои ядовитые плоды на Украине: Верховная рада приняла закон об осуждении «коммунистического и нацистского тоталитарных режимов» и запрете их пропаганды. Таким образом, данная кампания за семь десятилетий не выдохлась, не превратилась в «дела давно минувших дней», не утратила политической остроты. А раз так, то имеет смысл внимательно присмотреться к фигурам и структурам, сумевшим запустить эту длинную волну.

Прошлую статью мы завершили на том, что Карл Поппер, которому поручено было разработать понятие «тоталитаризм», обнаружил признаки тоталитарности сразу у многих «ведьм» — и открыл на них охоту. Однако конкретная его задача состояла в том, чтобы добить лишь одну «ведьму» — советско-коммунистическую. Платон или Гегель, ненавидимые Поппером, не представляли для его заказчика никакого интереса. Подумаешь, какие-то философы… Они же не культовые фигуры в идеологической системе атакуемого государства — СССР! Они всего лишь интеллектуалы. Их труды читают профессора, занятые ничтожной гуманитарной наукой, именуемой философией, а не высокозначимым и хорошо оплачиваемым искусством информационно-психологической войны. Начнешь их сильно шельмовать — ничего не получишь, а криков будет много. Всех крикунов не заткнешь. К ним станут прислушиваться. Прислушавшись, разочаруются в господине, занятом поношением столь почтенных философов наравне с Марксом…

А вот Маркса-то как раз и надо атаковать всерьез, ибо он является культовой идеологической фигурой, сверхзначимой для СССР! В конце концов, если так нужно для успеха главного антимарксистского начинания, то можно чуть-чуть поохотиться и на этих самых почтенных создателей никому не нужных философских систем. Но чуть-чуть — не более того. Другое дело — Маркс.

Заказчик сказал Попперу примерно следующее: «Можете охотиться на Платона и Гегеля, но не перебирайте! А главное — учтите, что к нашим крупным проектам это прямого отношения не имеет. Не будет у Вас ни финансовой, ни иной поддержки, если Вы начнете на это размениваться. С христианством и прочими религиями — тоже поосторожней, пожалуйста. Это же касается и нацистов, которых Советский Союз громит сейчас при нашей умеренной поддержке, — они нам еще пригодятся для войны с тем же СССР.

А вот если Вы начнете охотиться на коммунизм, то тут открыты все возможности. Получите и статус, и необходимые для этого ресурсы — только внушите людям Запада, восхваляющим советский коммунизм как спасителя человечества, что это на самом деле такая же гадость, как нацизм… Как Вы это называете? Тоталитаризм? Отлично! Внушите, что это и есть главный враг человечества. Через это демонизируйте коммунизм, который добивает сейчас нацизм, спасая человечество. Если Вы, вдобавок, сумеете приравнять спасителя к тому, от чего он человечество спасает, то это станет шедевром политического остроумия и политической спекулятивности.

Действуйте! Но — еще раз — не трогайте всерьез остальных. Если очень хочется — пройдитесь, но совсем слегка, по Платону и Гегелю… Не задевайте тех, кто является частью нашего христианского общества. Не задевайте представителей исламского общества — нам необходимы позиции в исламском мире. Нацистов совсем уж не тронуть нельзя — мы их, конечно же, осуждаем (а как не осудишь нацистские ужасы вообще и холокост в особенности?). Но помните, что хотя это и «сукины дети», но это наши «сукины дети». Они сейчас начнут рвать горло коммунистам. Мы их крепко при этом держим на поводке. Так что с ними поосторожнее. А вот с коммунистами работайте себе в удовольствие — и будете достойно вознаграждены».

Поппер работал себе в удовольствие и был вознагражден. Силы, которым он понадобился, умеют награждать. В частности, в 1964 году Поппер — австрийский еврей с новозеландским прошлым (делаю акцент на этом потому, что Великобритания — это очень высокомерная страна, крайне неохотно продвигающая «чужих» по особой лестнице статусов) — был посвящен в рыцари и получил титул «сэр». А стать сэром в 1960-е было бесконечно сложнее, чем в наше время, когда этот титул раздается направо и налево известным актерам, музыкантам, спортсменам и прочим.

В прошлой статье упоминалось, что свою работу «Открытое общество и его враги» — краеугольный камень кампании по дискредитации коммунизма через уравнивание его с нацизмом — Поппер опубликовал в 1945 году в Великобритании. А вскоре получил британское подданство и на многие годы обосновался в Лондонской школе экономики и политических наук (The London School of Economics and Political Science, LSE) в качестве декана факультета философии, логики и научного метода.

Почему именно LSE стала пристанищем Поппера?

Начнем с того, что Поппер оказался в LSE не случайно, а благодаря протекции австрийского экономиста и философа Фридриха фон Хайека — еще одного крайне значимого члена того «дружного коллектива», который с середины 1940-х трудился над уравниванием коммунизма и нацизма.

Сам же фон Хайек был приглашен в LSE еще в 1931 году и в течение 1930-х и 1940-х годов считался здесь основным представителем так называемой Австрийской школы — теоретического направления экономической науки. Особенностью данного направления является постулат, согласно которому поведение человека столь сложно и многообразно, а характер рынков столь изменчив, что это делает математическое моделирование и прогнозирование в экономике практически невозможным или, по меньшей мере, крайне затруднительным. А раз так, то главным принципом экономической политики становится принцип Laissez-faire, предполагающий предельную минимизацию участия государства в экономике (этот принцип подробно рассмотрен Сергеем Кургиняном в его докладе «Наш путь» на зимней сессии Школы высших смыслов — см. газету «Суть времени», № 114 от 11 февраля 2015 года).

В 1944 году, то есть примерно за год до выхода в свет книги Поппера «Открытое общество и его враги», Фридрих фон Хайек — к тому моменту один из ключевых сотрудников LSE — опубликовал в Великобритании свою книгу «Дорога к рабству». Главная идея этой книги состояла в том, что германский нацизм и итальянский фашизм — это не реакционная форма капитализма, а продвинутая, доведенная до своего логического конца форма социализма. Самым страшным грехом социализма Хайек считает его коллективистскую сущность. И обвиняет большевизм в том, что якобы именно он привнес вирус коллективизма в Германию. Вообще социализм оказывается у Хайека даже хуже нацизма/фашизма, поскольку нацизм/фашизм уже показал миру свое ужасное лицо (и тем самым лишился шанса выдавать себя в дальнейшем за что-то благое), а социализм продолжает лукаво прельщать интеллигенцию всего мира посулами построения свободного и справедливого общества.

Однако Хайек в своей книге не только атаковал социализм и социалистическую плановую модель экономики. Он, по сути, жестко оппонировал также английскому экономисту Джону Мейнарду Кейнсу, поставившему под сомнение всемогущество механизма стихийной саморегуляции рынка и указывавшему на необходимость активного вмешательства государства в функционирование рыночной экономики (в особенности, в условиях экономического кризиса).

Хайек защищал «классический либерализм» от подобных нововведений, рассматривавшихся им фактически как подрывная деятельность: «Либералы говорят о необходимости максимального использования потенциала конкуренции для координации деятельности, а не призывают пускать вещи на самотек. Их доводы основаны на убеждении, что конкуренция, если ее удается создать, — лучший способ управления деятельностью индивидов». При этом либералы «решительно возражают против замены конкуренции координацией сверху». Конкуренция «позволяет координировать деятельность внутренним образом, избегая насильственного вмешательства. В самом деле, разве не является сильнейшим аргументом в пользу конкуренции то, что она <…> дает индивиду шанс самому принимать решения, взвешивая успех и неудачу того или иного предприятия?»

Итак, сначала — в 1931 году — LSE приглашает к постоянному сотрудничеству певца и охранителя Laissez-faire Хайека.

Затем — в 1945–1946 гг. — Хайек составляет протекцию Попперу и тот на долгие годы становится деканом одного из факультетов LSE.

А в 1947 году Хайек при активном участии Поппера организует общество «Мон-Пелерин». Целью этой международной организации, основанной 36 учеными либеральной ориентации, становится пропаганда экономической политики свободного рынка («конек» Хайека) и политических ценностей «открытого общества» («конек» Поппера). Свою миссию данная организация видит в разрушении ценностных, смысловых оснований коллективистских сообществ — ибо именно коллективизм оказывается в концепции Хайека и Поппера главным признаком «тоталитаризма» и главной угрозой для «индивидов» либерального мира, слабо связанных между собой и ведущих непрерывную борьбу друг с другом за место под солнцем.

Мы видим, что концептуальными моторами «Мон-Пелерин» являлись связанные с LSE Хайек и Поппер.

Мы видим также, что тот, кто заказал Хайеку, Попперу и иже с ними разработку информационно-психологической кампании по уравниванию коммунизма и нацизма, — способен играть вдолгую (иначе запущенный 70 лет назад проект не плодоносил бы по сей день). Но если это долгая игра, то имеет смысл отступить еще на шаг назад и приглядеться теперь уже к структуре, породившей LSE, — то есть к Фабианскому обществу. К нему мы сейчас и перейдем.

Фабианское общество возникло в Лондоне в 1884 году. Название Fabian Society адресует нас к имени римского полководца Фабия Максима Кунктатора. Почему интересующая нас структура подняла на свои знамена именно это имя?

Прозвище «Кунктатор», то есть «Медлитель», Фабий Максим получил в связи с тактикой, примененной им во время Второй Пунической войны (218–201 гг. до н. э.) между Римом и Карфагеном. Карфагенской армией командовал тогда один из величайших полководцев древности — Ганнибал. Война поначалу шла самым неудачным для римлян образом. В конце 218 года до н. э. Рим потерпел два тяжелых поражения в битвах при Тицине и Треббии. А в 217 году до н. э. Ганнибал нанес римлянам чудовищный удар в сражении при Тразименском озере. В Риме началась паника. Сенаторы потребовали введения диктатуры — то есть избрания ввиду военной опасности чрезвычайного должностного лица с неограниченными полномочиями сроком на полгода. Диктатором стал Фабий Максим.

Когда Ганнибал попытался вызвать римского диктатора на очередное сражение, Фабий Максим, понимая, что противник обладает существенными преимуществами в ведении боя на открытой местности, уклонился от прямого столкновения. Римский полководец последовал за Ганнибалом, передвигаясь по возвышенностям, не входя с ним в жесткое соприкосновение и при этом нанося ему ущерб — на расстоянии препятствовал тому, чтобы карфагеняне грабили окрестности, пополняя свои запасы.., иногда устраивал незначительные стычки… Но все попытки Ганнибала принудить его к открытому бою оказывались безуспешными.

Такая тактика Фабия Максима вызвала недовольство многих его современников. Влиятельные римские недоброжелатели Фабия Максима потребовали, чтобы начальник римской конницы Марк Минуций Руф, рвавшийся дать бой карфагенянам, получил равные с диктатором права. В результате римская армия оказалась разделена на две части — подчинявшуюся Фабию Максиму и подчинявшуюся Марку Минуцию. Последний, вступив в столь желанное для него сражение с карфагенянами, очутился в устроенной Ганнибалом западне, и лишь вмешательство Фабия Максима предотвратило очередной разгром римской армии.

Впоследствии тактика, избранная в тот период Фабием Максимом, была признана спасительной для Рима.

С КПРФ сделали то же самое, что перед этим сделали с подавляющим большинством левых партий Европы. Главное — не надо огня, без которого нет подлинного коммунизма

Поппер и другие-3

Мы возвращаемся к вопросу о субъекте, начавшем в середине 1940-х годов кампанию по уравниванию коммунизма и фашизма. Эта кампания продолжает приносить плоды спустя 70 лет с момента запуска (наглядный пример — принятый недавно Верховной радой Украины закон о запрете «коммунистического и нацистского тоталитарных режимов»). Стало быть, речь идет о субъекте, умеющем играть вдолгую.

Мы уже зафиксировали, что две ключевые фигуры, стоявшие у истоков данной кампании, — Карл Поппер и Фридрих фон Хайек — были теснейшим образом связаны с Лондонской школой экономики и политических наук.

Но коль скоро мы имеем дело с субъектом, способным к игре вдолгую, то правомочно предположение, что эта игра по дискредитации коммунизма началась не в середине 1940-х, а гораздо раньше. Да и может ли быть иначе? Ведь «Манифест коммунистической партии», в первых строках которого говорится: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма» (а эти слова были остро восприняты многими представителями господствующих классов), впервые увидел свет еще в 1848 году. То есть почти за сто лет до рассматриваемой нами кампании по уравниванию коммунизма и фашизма.

Авторы «Манифеста» — Карл Маркс и Фридрих Энгельс — не только описали цели, задачи и методы борьбы зарождающихся коммунистических партий, но и объявили, что гибель капитализма от рук пролетариата неминуема. И завершили свою знаменитую работу призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Но на этом наступление на капитализм — пока еще сугубо теоретическое, но уже многообещающее — не завершилось.

(Обратим попутно внимание на такое немаловажное обстоятельство, как место обитания Карла Маркса. В 1849 году Маркс, высланный сначала из Берлина, а затем и из Парижа, куда он было перебрался, уехал в Лондон. И жил здесь многие годы до самой своей кончины. Так что все атаки Маркса на капитализм, которые будут перечислены ниже, он вел именно из Лондона. Лондон — это, можно сказать, гнездо марксизма.)

В 1859 году вышла работа Маркса «К критике политической экономии» — прелюдия к основному труду его жизни, «Капиталу».

В 1864 году Маркс и Энгельс основали в Лондоне Интернационал (Международное товарищество рабочих) — первую международную организацию пролетариата.

В 1867 году в Гамбурге был опубликован первый том Марксова «Капитала».

В 1871 году Маркс поддержал Парижскую коммуну, в то время как большинство английских политиков восприняли ее появление с глубокой враждебностью. Марксисты объявили Парижскую коммуну первым в истории примером диктатуры пролетариата…

Воздействие идей Маркса на умы огромнейшего числа его современников трудно переоценить. Уже в наши дни, в 2013 году, рукопись «Капитала» была включена в реестр «Память мира» (программа ЮНЕСКО по защите всемирного документального наследия) со следующей формулировкой: «Манифест коммунистической парии» и «Капитал» являются двумя из наиболее важных публикаций XIX века, весьма влиятельны и по сей день».

Маркс умер в Лондоне в 1883 году. Но после смерти Маркса воздействие его идей не только не ослабло — напротив, оно росло и ширилось. В 1885 году увидел свет второй том «Капитала», а в 1895-м — третий. Тексты второго и третьего томов были составлены Энгельсом из набросков и черновиков Маркса, что не мешало читателям «вгрызаться» в эти тексты с таким же усердием, как и в текст первого тома.

Опасность коммунистической идеи осознавалась господствующим сословием с предельной ясностью. И потому наше предположение, что тот же субъект, который в середине 1940-х «выдал задания» Попперу и Хайеку, встал на путь беспощадной войны с коммунизмом гораздо раньше, отнюдь не беспочвенно. Занявшись своеобразным «отматыванием киноленты назад», мы построили цепочку: Поппер и Хайек как важнейшие элементы информационно-психологической операции по приравниванию коммунизма и фашизма — Лондонская школа экономики и политических наук (LSE), ключевыми сотрудниками которой являлись Поппер и Хайек, — Фабианское общество как основатель LSE. И приступили к рассмотрению Фабианского общества. Продолжим это исследование.

Прежде всего, обратим внимание на место и время создания Fabian Society — Лондон (гнездо марксизма), 1884 год (идеи Маркса пользуются огромной популярностью и приобретают всё новых и новых сторонников). Ключевая идея Фабианского общества — постепенное, мягкое, как сказали бы в наши дни, эволюционное, а не революционное, преобразование капиталистического общества в социалистическое.

То есть, Фабианское общество — это реакция на марксизм, причем реакция остро полемическая. Ибо, с одной стороны, фабианцы выступали, как и Маркс, за социальные преобразования, улучшение жизни рабочего класса. Они солидаризировались с тезисом Маркса о том, что рентой, то есть доходом с земли, должен пользоваться весь народ, а не горстка крупных землевладельцев и привилегированных капиталистов.

Но вот другой ключевой тезис Маркса — о том, что переход от капитализма к коммунизму должен быть осуществлен государством диктатуры пролетариата насильственным путем — был для них абсолютно неприемлемым.

Что сказано в «Манифесте коммунистической партии»?

«Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, т. е. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил.

Это может, конечно, произойти сначала лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения, т. е. при помощи мероприятий, которые экономически кажутся недостаточными и несостоятельными, но которые в ходе движения перерастают самих себя и неизбежны как средство для переворота во всем способе производства».

Пролетариат как «господствующий класс»? Помилуйте! Кто он такой, этот пролетариат, чтобы господствовать? Какая «диктатура пролетариата»? Какое «деспотическое вмешательство»? Какое «средство для переворота»? Боже упаси! Государство для фабианцев — это надклассовая организация, которая должна разумно и бережно вмешиваться в экономику. Например, обеспечить постепенный переход электро- и водоснабжения, а также крупных промышленных предприятий под управление муниципалитетов…

Ленин называл фабианский «муниципальный социализм» «направлением крайнего оппортунизма». Напомню, что слово «оппортунизм» происходит от латинского «opportunus» (удобный, выгодный) и означает приспособление к обстоятельствам, беспринципность, соглашательство. На политическом языке — подчинение рабочего движения интересам буржуазии. Тот же Ленин в работе «Государство и революция» писал: «Оппортунизм не доводит признания классовой борьбы как раз до самого главного, до периода перехода от капитализма к коммунизму, до периода свержения буржуазии и полного уничтожения ее».

Фабианцы вели широкую пропагандистскую работу среди всех слоев английского общества, транслируя идеи плавного, ненасильственного перехода к социализму, — читали лекции, устраивали дискуссии, издавали памфлеты и т. д. Они настаивали на том, что с помощью такой разъяснительно-просветительской работы можно убедить политиков в необходимости проведения социальных реформ. Но при этом фабианцы выступали против создания политической партии рабочих — этого самого пролетариата, которому не стоит помышлять о диктатуре. Речь шла именно о правильных и справедливых реформах без потрясения общественных устоев, без радикального обновления, преобразования старого мира. Фабианцы не собирались отрекаться от этого мира и отряхивать его прах со своих ног.

Вам это ничего не напоминает? Не напоминает Зюганова с его «лимитами на революцию»? Схема-то фактически одна и та же!

Есть господствующая, крайне несовершенная и теряющая свой авторитет сила (в постсоветской России — Ельцин, во второй половине XIX века — этот самый «капитал»). Есть другая, противостоящая ей и пользующаяся широкой поддержкой сила (в России начала 1990-х годов — КПРФ Зюганова, во второй половине XIX века — Маркс с его коммунистическими идеями). Как обесточить эту силу, сделать так, чтобы, сохраняя для виду свою оппозиционность, она на деле перестала представлять опасность для господствующей силы, не желающей уступать господство?

Обесточить Зюганова не составило большого труда. Вся энергия недовольства Ельциным, грозившая вылиться на улицы, оказалась тихо рассосана коммунистическим псевдовождем, введшим «лимиты на революцию». С КПРФ сделали то же самое, что перед этим сделали с подавляющим большинством левых партий Европы. Главное — не надо огня, без которого нет подлинного коммунизма. Огонь — вещь опасная! Пусть всё левое станет этаким … социал-демократическим, например, — миролюбивым, солидным, жаждущим «достойного существования» (под которым прежде всего подразумевается материальное благосостояние), без революционных затей, без громадья планов по переделу мира и человечества. То есть беспроектным. Но тот, у кого нет проекта, не является субъектом. И всё, что ему остается, — подстраиваться под правила, задаваемые теми, кто субъектами являются.

Обесточить Маркса — даже после его смерти — было фактически невозможно. Воздействие его идей было таково, что мыслящей части общества вытеснение капитализма социализмом представлялась уже неизбежным. Но если этот паровоз летит, набирая скорость, и остановить его фактически невозможно, то единственное, что еще можно попытаться предпринять, — перевести стрелку. Чтобы паровоз, продолжая движение в сторону столь желанного для многих социализма, на деле поехал по пути, который не приведет его к коммуне. Не будет ни «винтовки в руке», ни «остановки в коммуне» (адресуюсь к широко известным строкам: «Наш паровоз, вперед лети! / В коммуне остановка./ Иного нет у нас пути — / В руках у нас винтовка»). Собственно говоря, это («ни винтовки, ни коммуны») и есть фабианский социализм.

А теперь предлагаю читателю вспомнить некоторые сведения по поводу названия «Фабианское общество», которые были приведены в прошлой статье. Фабианское общество было названо так в честь римского полководца Фабия Максима Кунктатора (Медлителя). Прозвище «Медлитель» он получил потому, что в ходе 2-й Пунической войны между Карфагеном и Римом выбрал своеобразную тактику — уклоняться от сражений с карфагенянами во главе с Ганнибалом (силы Карфагена превосходили силы римлян) и истощать противника длительными, хорошо продуманными маневрами. Он придерживался этой тактики очень упорно, невзирая на то, что его в какой-то момент чуть ли не обвинили в трусости. И в итоге уберег римскую армию от разгрома. Впоследствии тактика Фабия Максима была признана спасительной для Римского государства. Римский поэт Энний посвятил Кунктатору в своих «Анналах» такие строки:

Он — один человек — промедлением спас государство. Выше, чем ропот толпы, он ставил общее благо. Слава за это его, чем дальше, тем больше сверкает.

В поэме Вергилия «Энеида» Анхиз, отец Энея, показывает Энею души его потомков, ждущих воплощенья, чтобы совершить в будущем деяния во славу Рима. Упомянут здесь и Кунктатор: «Мáксим, и ты здесь, кто нам промедленьями спас государство…»

В число английских интеллектуалов, основавших «Фабианское общество», входил драматург и писатель ирландского происхождения Бернард Шоу. В XIX веке в литературных кругах Европы (в Англии в том числе) было популярно составление всевозможных ребусов, шарад, головоломок. Какое послание зашифровали в названии создаваемой ими структуры Шоу и его единомышленники?

Фабий Максим Кунктатор — этот тот, кто промедленьями спас государство Рим. И кто, не подгоняя событий, подтачивал враждебный Риму Карфаген. Но что для Фабианского общества было Римом (тем, что надо спасать), а что — Карфагеном (то, что надо сокрушить во имя спасения Рима)?

Подсказку нам даст, возможно, изучение эмблем Фабианского общества (а их у него было две).

Фабианское общество описывало свою цель следующим образом: социализм является неизбежным результатом экономического развития любого общества, но к победе социализма нужно прийти эволюционным путем, без революций и социальных катаклизмов

Поппер и другие-4

Итак, основатели Фабианского общества подняли на свои знамена имя Фабия Максима Кунктатора — полководца, который «промедленьями спас государство» Рим и который стремился подточить враждебный Риму Карфаген. Но что Фабианское общество считало «Римом» (тем, что надо спасать), а что — «Карфагеном» (тем, что надо сокрушить во имя спасения Рима)?

Давайте поищем подсказку, обратившись к эмблемам Fabian Society. Ведь создателями Фабианского общества были английские интеллектуалы. Так что вопросы, касающиеся символики (названия, эмблемы), они, вне всякого сомнения, продумывали с особым тщанием.

Изначальная эмблема фабианцев представляла собой щит, на котором волк в овечьей шкуре держит флаг с аббревиатурой Fabian Society (F.S.). Идею данной эмблемы приписывают Бернарду Шоу — одному из лидеров Фабианского общества.

Странная идея, не правда ли? Выражение «волк в овечьей шкуре» адресует нас к тексту Евангелия от Матфея: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные». Волком в овечьей шкуре, как правило, называют лицемера, который скрывает под дружественной, добродетельной маской свои истинные — недобрые — цели.

Фабианское общество описывало свою цель следующим образом: социализм является неизбежным результатом экономического развития любого общества, но к победе социализма нужно придти эволюционным путем, без революций и социальных катаклизмов.

Иными словами, фабианская «овца» открыто объявила, что ее целью является построение социализма без революционных потрясений. Но какова была в таком случае реальная цель «волка», прикидывающегося «овцой»? Как трактовать приведенную выше формулу, если иметь в виду, что истинные намерения фабианцев она не отражала (о чем сообщала «догадливым» их эмблема)?

Рассмотрим хотя бы два напрашивающихся сходу варианта прочтения этой формулы.

Прочтение № 1 — Фабианское общество является «волком» по отношению к господствующему классу. Желая разрушить этот Карфаген, оно, прикинувшись доброй «овечкой», обещает своей будущей жертве, что если та осуществит реформы и немного поделится с угнетенными, то всё обойдется без революционных катаклизмов. Но на самом деле фабианский «волк» понимает, что без революции социализма не построишь. И хочет поточить зубы о господствующий класс.

Такое прочтение не представляется убедительным. Если бы фабианцы имели тайные намерения устроить революцию, то эти тайные намерения должны были бы хоть в какой-то степени проявиться. Но никаких, даже отдаленных и косвенных признаков этого мы не наблюдаем.

Прочтение № 2 — Фабианское общество является «волком» по отношению к классу угнетенных. Заботясь на словах о состоянии рабочих и даже добиваясь конкретных мер по улучшению этого состояния, оно блюдет на деле интересы господствующего класса. (В чем, по сути, и обвинял Ленин фабианцев, называя фабианский социализм «направлением крайнего оппортунизма» и подчеркивая, что оппортунисты неслучайным образом не желают обсуждать «самое главное»: то, что период перехода от капитализма к коммунизму есть «период свержения буржуазии и полного уничтожения ее»). То есть «разрушаемый Карфаген» в этом случае — потенциальная революционность угнетенных слоев английского общества, разогреваемых учением Маркса. А «спасаемый Рим» — это господствующий класс, буржуазия, которая не желает быть свергнутой и уничтоженной.

Насколько верным является это прочтение, мы сможем ответить, только проделав определенный путь. А пока продолжим обсуждение эмблематики Фабианского общества.

К той же эпохе, когда эмблемой Фабианского общества являлся волк в овечьей шкуре, относится знаменитый фабианский витраж, созданный в 1910 году. Его идею тоже приписывают Бернарду Шоу. На витраже, выполненном с явной отсылкой к средневековью, двое из основателей Фабианского общества — Сидней Вебб и Эдвард Пиз (по другой версии, Сидней Вебб и Бернард Шоу) — изображены в виде мастеров-кузнецов, которые куют молотами земной шар, установленный на наковальне. В верхней части витража — надпись: «Remould it nearer to the heart’s desire» («Перекуем его, приблизив к тому, чего жаждет сердце»). Позади кузнецов на стене — эмблема Фабианского общества: щит с изображением волка в овечьей шкуре.

«А нельзя ли обойтись без намеков на масонерию? — поинтересуется читатель. — Кузнецы… Мастера… Да любая революция предполагает переплавку старого мира в новое состояние, перековку этого старого мира. Вспомните хотя бы знаменитую в советское время песню, в основу которой положен текст, написанный в 1906 году Филиппом Шкулевым, участником баррикадных боев на Пресне в 1905 году:

Мы — кузнецы, и дух наш молод, Куем мы к счастию ключи! Вздымайся выше, тяжкий молот, В стальную грудь сильней стучи!

Мы светлый путь куем народу, Мы новый, лучший мир куем… В горне желанную свободу Горячим закалим огнем.

Образ кузнеца издавна символизировал революционную борьбу пролетариата. Представление о необходимости «выковать новый, лучший мир» является стержнем уважаемой вами русской революционной традиции. Чем же хуже представление о необходимости «перековать мир, приблизив к тому, чего жаждет сердце»? Вас смущает, что молот на витраже не в руках пролетариев, а в руках интеллектуальной элиты английского общества?»

Да не про масонерию я — ей же ей! А всего лишь про то, что если фабианские сердца жаждали переделать мир на свой лад, наша задача — разобраться, каким он был, этот «лад». Причем с учетом всего вышесказанного про овечью шкуру.

Фабианский витраж долгое время считался утерянным, но в 2000-е годы был обнаружен в США и передан в Лондонскую школу экономики (LSE). В торжествах по случаю открытия этого витража в библиотеке LSE принимал участие Тони Блэр — представитель современного поколения фабианцев.

Надо сказать, что Фабианское общество продолжает активную деятельность по сей день, являясь аналитическим центром Лейбористской партии Великобритании. Некогда Фабианское общество стояло у истоков этой партии, возникшей в 1900 году под названием «Комитет рабочего представительства» в качестве федерации профсоюзов и социалистических организаций. В последующем члены Fabian Society несколько раз становились британскими премьер-министрами от лейбористов. В частности, фабианцем был Клемент Эттли, победивший Уинстона Черчилля на выборах 1945 года. Фабианцем является и уже упомянутый Тони Блэр, занимавший премьерское кресло в 1997–2007 гг.

Нынешняя эмблема общества, пришедшая на смену волку в овечьей шкуре, — это черепаха. Фабианскую черепаху называют иногда «злобной», поскольку ее передняя лапа поднята для удара. Надпись под эмблемой гласит: «When I strike I strike hard» («Когда я бью, то бью сильно»).

Черепаха — символ медлительности — отсылает нас к образу Фабия Максима Кунктатора (Медлителя). Но что именно намерено осуществить Фабианское общество, взяв на вооружение тактику Кунктатора-Медлителя? Неспешно, постепенно, путем реформ расширять присутствие и влияние социализма в мире? Таким образом, Карфаген, который должен быть разрушен (цель, в которую наносит свой сильный удар фабианская черепаха), — это капитализм?

Ой ли! Лейбористская партия, которая на протяжении почти всего ХХ века называла себя «социалистической», на самом деле создавала своего рода альтернативу советскому варианту социализма. Так же, как фабианство создавало альтернативу марксизму.

Характерно, что в бытность Тони Блэра главой Лейбористской партии (а он возглавил ее в 1994 году) слово «социализм» оказалось изъято из предвыборных манифестов партии. То есть с момента, когда социализм в советском варианте прекратил свое существование, Лейбористская партия перестала декларировать социализм в качестве своей конечной цели. Его выкинули за ненадобностью — ведь опасения, что западные рабочие могут «заразиться» коммунистическими идеями, оказались в прошлом. Отпала необходимость убеждать рабочих, что «социализм по-британски» ничуть не хуже, а в каком-то смысле гораздо лучше «социализма по-советски»…

Но не пора ли нам перейти с зыбкой почвы толкований фабианской эмблематики на твердую почву фактов? Причем вернуться к отцам-основателям Фабианского общества. В конце концов, Ленин и его когорта не несут ответственности за Зюганова и Ко. Точно так же между фабианцами первого поколения и современными фабианцами-лейбористами может лежать пропасть. Последователи порой сильно отклоняются от маршрута, намеченного основателями.

А теперь обратимся к фактам, при ознакомлении с которыми невольно возникнет вопрос: не от лукавого ли все наши рассуждения про овечью шкуру? Почему мы должны считать волком в овечьей шкуре, к примеру, Сиднея Вебба — одного из «кузнецов» с фабианского витража? Сидней Вебб и его супруга-соратник Беатриса — историки английского рабочего движения, известные теоретики фабианского социализма — после Октябрьской революции горячо симпатизировали процессам, происходившим в СССР. Ленин, правда, считал их оппортунистами, но ведь сколько с того времени воды утекло!

После Октябрьской революции мир разделился на горячих сторонников Страны Советов и тех, кто страстно ненавидел Советскую Россию. В конце 20-х — начале 30-х ряд западных деятелей культуры, ученых, общественных деятелей посетили СССР и, вернувшись на Запад, сказали свое слово в поддержку того, что им удалось увидеть собственными глазами. Дружественный голос этих «властителей дум» был очень важной составляющей информационно-психологической кампании по созданию позитивного образа СССР.

Супруги Вебб посетили Советский Союз в 1932 году. А в 1935-м опубликовали очень комплиментарную по отношению к нашей стране работу «Советский коммунизм — новая цивилизация?». В 1942 году Сидней Вебб издал еще одну книгу об СССР — «Правда о Советской России», — посвященную героизму советских людей. Факт? Факт!

Другой пример — Бернард Шоу. В советское время широко освещался тот факт, что Шоу — большой друг СССР. Шоу побывал в СССР даже раньше, чем супруги Вебб. Летом 1931 года он специально приехал в Москву, чтобы здесь отметить свое 75-летие. А вернувшись из Советского Союза, вопреки ожиданиям многих недругов большевистской России, высказал свое позитивное мнение об увиденном с предельной внятностью, не побоявшись прослыть другом СССР (что котировалось далеко не во всех кругах, в которые он был вхож и с мнением которых он считался).

Но этому важному визиту знаменитого английского драматурга будет посвящена уже следующая статья. Заодно поговорим и о тех соотечественниках Бернарда Шоу, которые сопровождали его в путешествии по Советской России. Отправляясь в СССР, социалист-фабианец Шоу пригласил с собой неожиданных, на первый взгляд, попутчиков: леди Астор, ярую антикоммунистку и антисоветчицу, и ее супруга лорда Астора.

Бернард Шоу выступил с предельной внятностью, не побоявшись в сложный период острого размежевания всего мира на друзей и недругов СССР оказаться в стане друзей советской страны

Поппер и другие-5

Правомочны ли наши предположения, возникшие в ходе изысканий по части фабианской символики? Действительно ли фабианцы были «волками в овечьей шкуре», лицемерно изображавшими заботу о пролетариате, а на деле радевшими о сохранении сложившегося и устоявшегося в Британии (да и во всем мире) принципа господства? И как соотносятся наши предположения с фактами, которые, как известно, вещь упрямая? Например, с фактом предельно дружественного отзыва фабианца Бернарда Шоу об СССР, который он дал после визита в Страну Советов.

Что мы знаем об этом визите? Что знаменитый английский драматург пожелал встретить свое 75-летие в столице СССР. И прибыл в Москву 21 июля 1931 года, чтобы отпраздновать свой юбилей, а также увидеть, чем живет и дышит первое в мире социалистическое государство.

У принимающей стороны были веские основания считать, что Шоу симпатизирует Советской республике. Вскоре после Октябрьской революции он подключился к движению «Руки прочь от России!» В 1921 году в одной из статей Шоу охарактеризовал Ленина, применившего на практике революционные методы (столь порицаемые теоретиками фабианского социализма), следующим образом: «В данный момент есть один только интересный в самом деле государственный деятель Европы. Имя его — Ленин. По мнению Ленина, социализм не вводится большинством народа путем голосования, а, наоборот, осуществляется энергичным меньшинством, имеющим убеждения. Нет никакого смысла ждать, пока большинство народа, очень мало понимающее в политике и не интересующееся ею, не проголосует вопроса, тем более что вся пресса дурачит его, надувая ему в уши всякие нелепости. Мы, социалисты, завоевав немного удобств и комфорта, готовы ждать, но люди, желающие в самом деле что-нибудь сделать, как Ленин, не ждут».

В Москве Бернарду Шоу был оказан самый теплый прием. Его сопровождали на различные мероприятия Анатолий Луначарский — нарком просвещения, Михаил Кольцов — известный советский журналист, Карл Радек — видный политический деятель (раскаявшегося троцкиста Радека, который был в тот момент уже не на самом хорошем счету, «подпустили» к важному визитеру, видимо, потому, что он, специализируясь на международных связях, вел с Шоу заочную дикуссию о социализме; эти материалы публиковались в «Известиях ЦИК»), и другие.

Московская программа включала посещение Кремля, Мавзолея Ленина, Камерного театра (где гость посмотрел «Оперу нищих» Брехта в постановке знаменитого советского режиссера Александра Таирова), электрозавода (где Шоу имел возможность пообщаться с рабочими), встречи с М. Горьким, К. Станиславским, Н. Крупской и ряд других мероприятий. Венцом визита стало юбилейное чествование Шоу в Колонном зале, во время которого Шоу выразил надежду, что сумеет увидеться со Сталиным.

Затем гость отбыл в Ленинград, где его также ждала насыщенная программа: Эрмитаж, Русский музей, встречи с писателями, посещение Союзкино, поездка в пионерский лагерь в Детском Селе и др.

29 июля 1931 года состоялась встреча Бернарда Шоу со Сталиным, продлившаяся почти два с половиной часа.

А в ночь на 31 июля знаменитый драматург покинул Россию. Прощаясь, он произнес такие слова: «Для меня, старого человека, составляет глубокое утешение, сходя в могилу, знать, что мировая цивилизация будет спасена… Здесь, в России, я убедился, что новая коммунистическая система способна вывести человечество из современного кризиса и спасти его от полной анархии и гибели».

По возвращении на Запад Шоу вместо ожидаемого журналистами рассказа об «ужасах красного режима» заявил: «Сталин — гигант, остальные политики — пигмеи», «Россия наводит в стране порядок, другие страны лишь валяют дурака».

После того, как газета «Таймс» вслед за множеством других западных СМИ с негодованием обрушилась на Шоу за его позитивные отзывы о Советской России, он написал своим критикам открытое письмо: «…коммунистическую Россию следует принимать всерьез… А большинство ваших комментариев на эту тему до сих нор не поднимаются выше уровня страшных сказок… Россия как раз то, что мы называем великой страной, и она производит великий эксперимент… Даже тем, кто считает Россию своим врагом, не следует недооценивать ее. Россия обладает не только политической и экономической силой; она обладает также силой религиозной. Русские создали веру, которую они исповедуют, и это вера поистине всеобъемлющая».

Казалось бы, чего еще можно желать? Разве Шоу не выступил с предельной внятностью, не побоявшись в сложный период острого размежевания всего мира на друзей и недругов СССР оказаться в стане друзей советской страны?

Но в этой бочке меда есть ложка дегтя. Имя этой «ложки» — леди Астор. Отправляясь в СССР, социалист-фабианец Шоу пригласил с собой ярую антикоммунистку леди Астор и ее супруга лорда Астора, и они приняли его приглашение. Собственно говоря, «ложкой дегтя» является не само по себе это приглашение. Леди Астор была человеком влиятельным. Может быть, Шоу, наслышанный о достижениях Советского Союза, хотел не только убедиться в том, что эти достижения не вымысел, но и заставить закоренелую антисоветчицу пересмотреть свои взгляды?

Обстановка в мире в начале 1930-х годов была неспокойной. В 1929 году США, а также Великобританию, Германию и многие другие страны Европы охватил тяжелейший экономический кризис. На этом фоне в Германии всё больший вес набирали национал-социалисты. В такой момент политическая элита Великобритании не могла не стремиться понять, возможно ли потенциальное союзничество с нелюбимой Западом большевистской Москвой. С этой точки зрения совместная поездка в СССР социалиста-фабианца Шоу и консерваторов Асторов выглядит очень логичной. Ведь только отправив «на разведку» представителей разных политических сил, британская элита могла, по большому счету, рассчитывать на получение объективной информации.

Но давайте составим хотя бы краткое представление о том, кто такая леди Астор. И только после этого перейдем к вопросу о «ложке дегтя».

Нэнси Астор (1879–1964), урожденная Лэнгхорн — первая в истории женщина, ставшая членом нижней палаты британского парламента (Палаты общин). Детство будущей леди Астор прошло в США, в штате Вирджиния. Большое семейство Лэнгхорнов долгое время бедствовало. Отец Нэнси, рабовладелец, сделал капитал, используя рабский труд, но после Гражданской войны и отмены рабства дела его пошли под гору. Однако в какой-то момент он преуспел на поприще железнодорожного строительства, причем настолько, что стал миллионером.

В 18 лет Нэнси выдали замуж за богатого Роберта Шоу (однофамильца Бернарда Шоу), но брак оказался неудачным и быстро распался. Чтобы «развеяться», Нэнси отправилась в Англию. Британский высший свет принял ее достаточно благожелательно. В 1906 году она вышла замуж за проживавшего в Англии Уолдорфа Астора — представителя династии Асторов, которая в конце XIX — начале XX веков, наряду с Рокфеллерами и Вандербильтами, входила в число самых могущественных династий США. Родоначальник клана Асторов — Джон Джекоб Астор (1763–1848), уроженец немецкого Вальдорфа, перебравшись в Америку, сумел нажить там колоссальное состояние на торговле пушниной и контрабанде опиума. Он стал первопроходцем на многих направлениях: основал первый в США трест — Американскую меховую компанию, первое американское поселение на тихоокеанском побережье — торговую факторию «Астория» на границе с Канадой. А еще он стал первым американским мультимиллионером.

Уолдорф Астор (1879–1952), супруг Нэнси, принадлежал к «английской» ветви Асторов. Его отец, республиканец Уильям Уолдорф, унаследовав в 1890 году сто миллионов долларов, стал одним из богатейших людей Америки. В 1891 году он переехал с семьей в Англию. В 1892 году купил здесь газету Pall Mall Gazette. В 1893-м приобрел в Бакингемшире роскошную загородную усадьбу Кливден с дворцом, расположенным на высоком холме над Темзой.

Своего сына Уильям Уолдорф отдал в одну из самых престижных в Англии частных школ — Итонский колледж. Это учебное заведение можно без натяжки назвать гнездом будущих политических лидеров: из стен колледжа, находящегося под особым патронажем английской королевской семьи, вышло 20 британских премьер-министров. За Итоном последовал не менее престижный Оксфордский университет.

После свадьбы в 1906 году Нэнси и Уолдорф Асторы поселились в усадьбе Кливден. В качестве свадебного подарка свекор преподнес Нэнси старинную тиару, украшенную одним из самых знаменитых драгоценных камней Европы — бриллиантом «Санси» (владельцами «Санси» были в разное время короли из династии Валуа, Стюартов, Бурбонов). Хозяева Кливдена жили на широкую ногу, устраивая многочисленные приемы. («Золотой век» Кливдена приходится на более позднюю эпоху, 1920–30-е годы, когда у Асторов гостили многие знаменитые современники — Махатма Ганди, Уинстон Черчилль, Чарли Чаплин, Редьярд Киплинг и другие. Наведывался в Кливден и Бернард Шоу.)

В 1910 году супруг Нэнси Астор стал членом Палаты общин от Консервативной партии.

В 1911 году его отец приобрел одну из старейших английских общественно-политических газет The Observer (позже, в 1914 году, он передал газету сыну).

Поставив перед собой задачу стать «своим» в кругу английской аристократии (а этот круг крайне неохотно впускал чужаков, к каковым, безусловно, относил нуворишей), Астор-отец решил получить титул пэра. А поскольку путь к желанному пэрству мог лежать через меценатство, он, не скупясь, занялся благотворительностью — сделал щедрые дары Оксфордскому и Кембриджскому университетам, Национальному Обществу предотвращения жестокости по отношению к детям, британскому Обществу Красного Креста, многим больницам и т. п. Старания его были вознаграждены — в 1916 году Астор-отец получил-таки титул пэра. А в 1917 году — титул виконта.

В это время Астор-сын продолжал движение по политической траектории. Будучи консерватором, он некоторое время занимал должность личного секретаря премьер-министра Великобритании от Либеральной партии Дэвида Ллойд Джорджа. Астора и Ллойд Джорджа связывало давнее знакомство.

Когда в 1919 году Астор-отец умер, Астор-сын унаследовал титул лорда и автоматически занял место отца в Палате пэров (верхней палате английского парламента). Таким образом, место Уолдорфа Астора в Палате общин (нижней палате) освободилось. А поскольку Нэнси Астор была наделена не меньшим политическим темпераментом, чем ее муж и свекор, то она выдвинула свою кандидатуру от Консервативной партии на довыборах в Палату общин — и победила, став первой в Британии женщиной-депутатом. Депутатское место она занимала в течение 26 лет.

Леди Астор превосходно владела ораторским искусством и отличалась эксцентричностью — анекдоты о ее перепалках с Черчиллем пересказываются десятилетиями. Своим «коньком» она избрала несколько тем: сокращение потребления алкоголя (а также запрет на продажу спиртных напитков лицам, не достигшим 18-летнего возраста); повышение качества образования; организацию родильных домов и яслей. То есть ее программа была вполне близка к фабианской.

Итак, Асторы — это яркие представители определенной части господствующего класса. Эта часть господствующего класса готова была заботиться о том, чтобы пролетарии не спивались, чтобы они получали определенное образование, имели более человеческие условия для деторождения и содержания детей младенческого возраста. Но Асторы ни сном ни духом не помышляли о том, чтобы отменить сам принцип господства своего класса. Напротив, они старательно обзаводились всеми атрибутами господства — от бриллианта «Санси» до газеты The Observer и гордого титула лордов. А потому к Советской России, уничтожившей принцип господства, они относились с предельной враждебностью.

Ну, а теперь самое главное. Черчилль, герцог Мальборо, тоже принадлежал к господствующему классу и тоже настороженно относился к советским посягательствам на принцип господства своего класса. Но он, выбирая из двух зол: фашистская Германия или Советская Россия, проявил себя как принципиальный антифашист. А Асторы? Именно они горячо поддержали идею союза Великобритании с Германией. Сторонники этого союза регулярно собирались во дворце Асторов, по названию которого данная группа получила название «Кливденская клика».

Такая ориентация Асторов не могла быть случайной. Она должна была определяться ценностями Асторов, их подходом ко всем ключевым проблемам человечества. Прямого отношения к Кливденской клике Шоу, конечно же, никогда не имел. Но с леди Астор, какой бы политический ветер ни дул в ее паруса, Шоу связывала многолетняя дружба. А возможна ли многолетняя дружба при глубочайшем расхождении в ценностях?

В начале 1930-х годов отношения СССР и Великобритании были напряженными. Причем если с английскими либералами и лейбористами удалось выстроить хоть какой-то диалог, то с консерваторами диалог не налаживался

Поппер и другие-6

Что связывало многие годы фабианца-социалиста Бернарда Шоу, симпатизировавшего СССР, и ярую антисоветчицу, члена британской Консервативной партии леди Астор — людей столь разных политических взглядов?

Безусловно, их роднила некоторая схожесть характеров — оба были людьми взрывного темперамента, неуемными, язвительными, эксцентричными, склонными к эпатажу. Вот как описывает Нэнси Астор Иван Майский, чрезвычайный и полномочный посол СССР в Великобритании в 1932–1943 гг.: «Леди Астор была прекрасным воплощением вечного беспокойства. В ней точно бес сидел. Она всегда куда-то торопилась, всегда кого-то с кем-то знакомила, всегда кому-то что-то сообщала и притом всё это делала с большой ажитацией. Манеры у леди Астор были резкие, чисто американские: говорила она быстро, хохотала громко, фамильярно хлопала собеседника по плечу, хватала гостя за руки и тащила, куда хотела…» В английской Палате общин ее называли «наше парламентское enfant terrible» («ужасное дитя»).

А вот портрет Бернарда Шоу, набросанный чешским художником и писателем Адольфом Гофмейстером после личной встречи с семидесятилетним драматургом: «Начиная с первого вопроса, его красноречие непрестанно извергало столько слов и мыслей, что энергии этого потока хватило бы для электрификации целой Европы. Это были какие-то скачки, прямо рекордные для такого старого господина… Шоу с литературы перескакивал на географию, из Лондона переносился в Чехию. Он очень хвалил Карела Чапека, но не одобрял гимнастов из «Сокола» за то, что они без толку размахивают руками, при этом он сам размахивал руками и жестикулировал, как мальчишка… Он пишет только стенографическими знаками и при письме надевает роговые очки с зелеными стеклами. Он слишком большого роста и потому ходит, согнувшись чуть не пополам… Его говорливости и подвижности хватило бы на целое поколение…»

Однако схожесть отдельных черт характера — недостаточное основание для многолетних устойчивых отношений. А отношения Шоу и Астор были удивительно устойчивыми. Шоу, принципиально поддержавший СССР в ходе Второй мировой войны, не прекращал общения с леди Астор даже тогда, когда ее действия начинали входить в противоречие с его принципами. Я имею в виду регулярные сборы в поместье Асторов Кливдене так называемой «кливденской клики» — группы влиятельных английских политиков, стремившихся к заключению союза между Великобританией и гитлеровской Германией.

Мы не знаем, в каком году и при каких обстоятельствах зародилась дружба Шоу и Астор. Однако знаем, что по меньшей мере к лету 1931 года между ними уже существовали близкие человеческие отношения. Теплота этих отношений тронула известного советского физика Петра Капицу, оказавшегося случайным попутчиком Шоу и его компаньонов, когда те возвращались на поезде из Москвы в Англию: «За Бернардом Шоу она [леди Астор] смотрит, как за ребенком, гладит его по голове, щупает пульс и лоб — «не простудился ли старик?».

Собственно говоря, совместная поездка Шоу и Нэнси Астор в Советский Союз в июле 1931 года явилась в какой-то степени следствием их человеческой близости. Незадолго до обсуждаемой нами поездки над леди Астор сгустились тучи. Вскрылось, что ее сын от первого брака, Бобби Шоу (однофамилец Бернарда Шоу) — гомосексуалист. Уже само по себе это было большой неприятностью для уроженки американского штата Вирджиния, придерживавшейся стандартных взглядов на отношения между полами. Шоу, столь же консервативный в этом вопросе, глубоко ей сочувствовал. «Нэнси, Нэнси, что-то во мне отзывается болью на твои невзгоды, — написал Шоу леди Астор в связи с ситуацией вокруг Бобби. — Думаю, ты назвала бы это моим сердцем».

Но проблема не сводилась только к материнским переживаниям леди Астор. В Англии того времени гомосексуализм уголовно преследовался. В случае ареста сына и суда над ним громкий скандал был бы неизбежен. Это означало крушение политической карьеры «первой в Англии женщины-парламентария». Перспектива пройти на очередных выборах в нижнюю палату парламента для нее попросту закрывалась. Это Шоу тоже прекрасно понимал. Видимо, именно поэтому он и предложил своему «другу Нэнси» и ее супругу совместный визит в Советскую Россию.

При всем сострадании к леди Астор Шоу вряд ли исходил из того, что ей надо просто «развеяться», — речь ведь шла не о женщине с разыгравшимися нервами, а о политическом игроке. Шоу знал, что в СССР его визиту придается огромное значение, что он и его спутники будут приняты на высоком политическом уровне. Соответственно, западная пресса (в том числе, британская) широко осветит данное событие. Причем даже в случае негативной реакции СМИ имя Асторов, встречавшихся с советским политическим истеблишментом, окажется приподнято в глазах общественного мнения. А значит, хотя бы до некоторой степени защищено.

Впрочем, вопрос о том, кому принадлежала идея совместной поездки в Советский Союз, — спорный. Это по «классической» версии Шоу задумал отметить свое 75-летие в стране победившего социализма и пригласил с собой давних знакомых — лорда и леди Асторов. О подоплеке приглашения (истории с Бобби) данная версия корректно умалчивает. С учетом подоплеки Шоу не просто пригласил с собой давних знакомых, а протянул Нэнси Астор руку помощи. Но в любом случае инициатором поездки, по этой версии, являлся Шоу.

А вот в биографии Бернарда Шоу, написанной Хескетом Пирсоном и изданной в 1942 году, утверждается нечто иное. Пирсон сообщает, что Бернард Шоу был тяжел на подъем и не отправился бы ни в какую Москву, если бы не толчок извне. Поскольку Пирсон плотно взаимодействовал с Шоу в ходе работы над его биографией (а стало быть, являлся человеком осведомленным), — прислушаемся к тому, что он сообщает по поводу этого «толчка извне»: «Летом 1931 года к нему [Бернарду Шоу] заехал маркиз Лотиан. Он передал Шоу, что леди Астор нуждается в срочном отдыхе и что лорд Астор и он, маркиз Лотиан, хотели бы сопровождать ее в Москву и не желали бы себе лучшего спутника, чем Шоу. Лучших спутников не мог себе пожелать и Шоу».

Этот небольшой фрагмент очень содержателен.

Прежде всего, мы узнаем, что (если Пирсон точен) инициаторами поездки в Москву были маркиз Лотиан и Асторы, а вовсе не Шоу.

Мы узнаем также о близости маркиза Лотиана к семейству Асторов — иначе с какой стати его беспокоило бы состояние леди Астор?

Мы узнаем, наконец, что не только между Шоу и Асторами, но и между Шоу и маркизом Лотианом существовали приязненные отношения (Шоу и трио Лотиан–Асторы друг для друга — «лучшие спутники»).

Попутно возникает вопрос: кто такой маркиз Лотиан? Мы обязательно к нему вернемся, но несколько позже. А сначала зададимся другим вопросом: почему, собственно, Лотиану и Асторам понадобился Шоу? Не потому ли, что отправиться в Советскую Россию на правах частных лиц совсем не то же самое, что отправиться в одной делегации с великим драматургом, дружественное слово которого крайне важно для СССР и которого будут принимать «по высшему разряду»?

Заметим, что в обсуждаемый нами момент времени (начало 1930-х годов) отношения СССР и Великобритании были напряженными. Причем если с английскими либералами и лейбористами Советскому Союзу удалось выстроить хоть какой-то диалог, то с консерваторами, крайне непримиримо относившимися к «большевистскому режиму», диалог не налаживался. Так что представители Консервативной партии Асторы могли тут претендовать на роль первопроходцев. А первопроходцу в каком-то смысле никакой скандал местного розлива (мало ли что натворил чей-то сынишка!) уже не страшен. Потому что первопроходец — конечно, в случае, если удачно исполнит свою роль, — становится обладателем «эксклюзивных» отношений (или «эксклюзивной» информации). То есть представляет ценность и для правительства, и для политической элиты своей страны. А если он представляет ценность, то газетчики его тронуть не посмеют.

В уже упомянутой нами биографии Бернарда Шоу, принадлежащей перу Хескета Пирсона, черным по белому написано, что изначально в программе пребывания Шоу в Москве встреча со Сталиным не значилась. Шоу и не рвался к этой встрече. С кем ему действительно хотелось встретиться, так это с вдовой Ленина Н. К. Крупской. Со Сталиным же он встречи не искал, «не имея к нему дела и не стремясь тратить время на удовлетворение своего любопытства…»

А вот «остальные участники поездки (то есть Асторы и Лотиан — А.К.) поставили себе целью добиться беседы со Сталиным». И добились: «Несмотря на то, что Сталин не давал интервью иностранцам и с ним не встречались даже британский и американский послы, для лорда Астора и его друзей было сделано исключение».

Далее Пирсон излагает со слов Шоу некоторые подробности этой встречи. В частности, сообщает о содержании беседы маркиза Лотиана со Сталиным. Лотиан «посвятил Сталина в то трудное положение, в каком оказалась тогда английская либеральная интеллигенция. Остатки партии разделились: правое крыло примкнуло к консерваторам, а левое осталось ни при чем. К лейбористской оппозиции левые не присоединялись, ибо в области государственного управления во многом принципиально расходились с лейбористами. Левые либералы, по мнению Лотиана, были единственной политической организацией на Западе, способной на подлинно научное построение коммунизма. Такая программа определит им место слева от лейбористской партии, что создаст новую ситуацию в британской политической жизни».

Итак, Лотиан взялся «сватать» Сталину «левых либералов». Надо иметь в виду, что с 1916 по 1921 гг. Лотиан был личным секретарем Ллойд Джорджа — последнего британского премьер-министра от Либеральной партии. Английские либералы c середины XIX века по двадцатые годы ХХ века являлись, наряду с консерваторами, одной из двух ключевых политических сил Великобритании. Но к описываемому моменту утратили былые позиции — их потеснили лейбористы, ставшие основными соперниками Консервативной партии.

Описав сложившуюся обстановку, лорд Лотиан перешел, надо полагать, к основной цели своей поездки в СССР. Он предложил Политбюро пригласить Ллойд Джорджа в Москву с официальным визитом, поскольку тот является «лидером новой секции» (левых либералов) и ему нужно увидеть своими глазами, каких успехов достигла Россия.

Однако «Сталин только улыбнулся в ответ. С юмором, который едва ли дошел до его гостей, он пояснил, что роль господина Ллойд Джорджа в Гражданской войне, когда барон Врангель вел белых в поход против красных, — эта роль делает официальное приглашение этого господина невозможным (Ллойд Джордж поддерживал Врангеля — А.К.). Однако если только господин Ллойд Джордж пожелает прибыть в Россию как частное лицо, он не останется в обиде на своих экскурсоводов».

Лорд Астор («ради которого было затеяно это свидание») заверил Сталина, что «вопреки разнузданной антисоветчине, которой дышит британская пресса, в Англии набирают силу дружеские настроения по отношению к России и проводимому ею великому социальному эксперименту».

В общей сложности встреча со Сталиным продлилась более двух часов.

Если Асторы рассчитывали на то, что поездка в Москву принесет им определенные дивиденды, то расчет этот полностью оправдался. Известие о том, что Асторы и Лотиан наряду с Бернардом Шоу встречались со Сталиным, разлетелось с быстротой молнии. А появившийся позже апокриф, согласно которому леди Астор стала единственным на планете человеком, не побоявшимся в лицо назвать Сталина «убийцей», оказался ничуть не менее популярным, чем анекдоты о ее перепалках с Черчиллем. (Якобы во время встречи со Сталиным леди Астор неожиданно спросила его: «Когда вы прекратите убивать своих подданных?» Переводчик обмер, но по требованию Сталина перевел вопрос. Сталин спокойно ответил: «В нашей стране идет борьба с нарушителями конституции. Мир наступит, когда нарушения прекратятся».)

Что касается Бобби Шоу, то он, получив предупреждение о надвигавшемся аресте, не пожелал бежать из Великобритании и был арестован. Однако по возвращении из СССР Асторам удалось при помощи симпатизировавшего Сталину газетного монополиста лорда Бивербрука добиться практически невозможного: новость об аресте сына леди Астор не стала достоянием общественности. А в ноябре 1931 года Бобби был уже освобожден.

Если «могильщик коммунизма» способен вести такую долгую игру, то правомочно предположение, что намерение уничтожить коммунизм зародилось у него не в момент, когда близилась к окончанию Вторая мировая война. И даже не в момент, когда в России свершилась Великая Октябрьская революция

Поппер и другие-7

Предлагаю читателю сначала оглянуться на пройденный нами ранее путь, восстановить в памяти узловые пункты нашего маршрута — и уже затем двинуться дальше.

9 апреля 2015 года, ровно за месяц до 70-летия Великой Победы, Верховная рада Украины осуществила наглый беспрецедентный шаг — проголосовала за запрет «коммунистического и нацистского тоталитарных режимов» на Украине. То есть заявила о равенстве коммунизма и фашизма как двух «тоталитарных пакостей». Так стал реальностью проект, запущенный на Западе еще в середине сороковых годов ХХ века. Тогда, семь десятилетий назад, Карл Поппер, Фридрих фон Хайек и другие ненавидевшие красную идею западные интеллектуалы получили задание создать концепцию, согласно которой коммунизм, одержавший победу над фашизмом, на самом деле является не его антиподом, а его двойником. Внедрение в общественное сознание идеи о том, что коммунизм и фашизм являются двойниками, — одна из крупнейших операций в истории информационно-психологической войны Запада против СССР (России).

Но если проект начинает плодоносить спустя семь десятилетий после того, как он был запущен, это значит, что существует субъект, который все эти десятилетия неуклонно двигался к поставленной цели.

Что мы знаем об этом субъекте, умеющем играть «вдолгую»?

Мы знаем, что Вторая мировая война была еще далека от завершения, когда данный субъект принял решение любой ценой остановить распространение в мире коммунистической идеи. Коммунизм как антипод фашизма приобрел в глазах значительной части населения мира огромную притягательность. Обсуждаемый нами субъект усмотрел в этом смертельную опасность. И потому поставил перед Поппером и Ко задачу дискредитировать коммунизм, объявив его такой же (если не худшей) чумой, как фашизм.

Первый вклад в создание концепции, уравнивающей коммунизм и фашизм, внес Фридрих фон Хайек, опубликовавший в 1944 году в Великобритании работу «Дорога к рабству». Затем свое слово сказал Карл Поппер, издавший в 1945 году — опять же, в Великобритании — книгу «Открытое общество и его враги». Хайек в тот момент являлся одним из ключевых сотрудников Лондонской школы экономики и политических наук (The London School of Economics, LSE). А Поппер занял видное место в той же LSЕ по протекции Хайека вскоре после выхода своей книги.

В 1947 году Хайек при активном участии Поппера организовал общество «Мон-Пелерин» — международную организацию, которая развернула пропаганду экономической политики свободного рынка (конёк Хайека) и политических ценностей «открытого общества» (конёк Поппера). Главным злом, которому данная организация объявила беспощадную войну, оказался коллективизм. По Хайеку и Попперу, именно коллективизм является важнейшим признаком тоталитаризма.

Хайеком и Поппером дело не ограничилось. В информационно-психологической кампании по дискредитации коммунизма через приравнивание его к фашизму поучаствовали Ханна Арендт, Раймон Арон, Збигнев Бжезинский и многие-многие другие. Субъект, возжелавший выступить в роли могильщика коммунизма, неусыпно заботился о том, чтобы тема «одинаковой ужасности коммунизма и фашизма» годами находилась в разогретом состоянии.

Но если этот «могильщик коммунизма» способен вести такую долгую игру, то правомочно предположение, что намерение уничтожить коммунизм зародилось у него не в момент, когда близилась к окончанию Вторая мировая война. И даже не в момент, когда в России свершилась Великая Октябрьская революция. А гораздо раньше — когда прозвучали слова о том, что по Европе бродит призрак коммунизма.

По большому счету, именно эти слова и оформили интересующий нас субъект. Точнее, эти слова подтолкнули к оформлению некий элитный сгусток, воспринявший появление коммунизма как вызов. Субъект и проект всегда находятся в сложной взаимосвязи. Трудно сказать, где тут курица, а где — яйцо. Зрелый (состоявшийся) субъект, безусловно, может выдвинуть и реализовать проект. Но ведь бывает и иначе. Нечто, еще не вполне оформленное, столкнувшись с крупной проблемой или угрозой, начинает искать выход и создает «проект спасения». Артикулировав, в чем состоит проблема (угроза), создав проект решения проблемы (устранения угрозы) и приступив к реализации проекта, «нечто» в процессе всех этих действий и оформляется в субъект.

Безусловно, в Марксовых заявлениях о призраке коммунизма часть господствующего класса почуяла прямую угрозу своему существованию. И постановила: «Коммунизму не бывать!» А тот элитный сгусток, который воспринял задачу уничтожения коммунизма как свою миссию, оформился в субъект.

Предположив, что «могильщик коммунизма» начал свою долгую игру (точнее, войну) не в сороковые годы прошлого века, а гораздо раньше, мы решили приглядеться повнимательнее к структуре, создавшей Лондонскую школу экономики и политических наук (LSE) — ту самую, с которой так тесно связаны были Поппер и Хайек.

Выяснив, что создателем LSE является Фабианское общество (Fabian Society), мы, прежде всего, обратили внимание на место и время создания — Лондон (гнездо марксизма), 1884 год (Маркс умер год назад, но его идеи пользуются огромной популярностью и приобретают всё новых и новых сторонников).

Далее мы убедились в том, что хотя фабианцы выступали, как и Маркс, за социальные преобразования, за улучшение жизни рабочего класса, на самом деле фабианский социализм был остро полемической реакцией на марксизм. Ключевая идея Фабианского общества — эволюционное, а не революционное преобразование капиталистического общества в социалистическое. Фабианцы категорически отрицали необходимость революционных потрясений (спустя годы сходный тезис озвучил в постсоветской России Геннадий Зюганов, заговоривший о «лимитах на революцию»).

Вряд ли случайно и то, что в качестве своей эмблемы учредители Фабианского общества выбрали волка в овечьей шкуре. Изображая преданность делу социализма, фабианцы фактически защищали интересы господствующего класса. Они помогали «выпустить пар недовольства социальных низов» путем косметических улучшений условий быта и труда этих низов, препятствуя перерастанию энергии недовольства в революционные потрясения. Какая «классовая борьба»? Какая «диктатура пролетариата»? Какая «партия рабочих»? Пролетариат как господствующий класс? Да ни боже мой!

Обвинив фабианский социализм в служении интересам господствующего класса под маской защиты интересов угнетенного класса, мы объективности ради задались вопросом: а не возводим ли мы на фабианцев напраслину? Почему, например, надо считать «волком в овечьей шкуре» знаменитого английского драматурга Бернарда Шоу — одного из основателей Фабианского общества? В 1931 году, когда Советский Союз нуждался в дружественной поддержке научной и творческой интеллигенции Запада, Шоу побывал в СССР, а затем решительно и однозначно дал высокую оценку увиденному, не побоявшись прослыть другом первого в мире социалистического государства. Бóльшая часть западного мира в то время кипела ненавистью к нашей стране, так что это был смелый поступок.

Тут всё бы хорошо, если бы не одно «но». Фабианец Шоу действительно был дружествен к СССР. Но дружественность к СССР причудливо сочеталась в нем с дружественностью к леди Астор — ярой антисоветчице, видному члену Консервативной партии, первой в истории женщине, ставшей депутатом нижней палаты британского парламента, супруге лорда Уолдорфа Астора, представителя «английской» ветви династии Асторов (в конце XIX — начале XX веков Асторы наряду с Рокфеллерами и Вандербильтами входили в число самых могущественных династий США).

В качестве депутата леди Астор специализировалась на нескольких темах: боролась за сокращение потребления алкоголя, за повышение качества образования, организацию родильных домов и яслей. То есть действовала вполне в духе фабианского социализма. И она, и ее супруг были яркими представителями определенной части господствующего класса — готовыми заботиться о том, чтобы пролетарии не спивались, получали определенное образование, имели возможность рожать детей в человеческих условиях и т. д., но абсолютно не готовыми отменить сам принцип господства своего класса. Отсюда их враждебность к Советской России, посягнувшей на этот принцип.

Имена леди и лорда Асторов прочно ассоциируются с так называемой кливденской кликой — влиятельной британской элитной группой, регулярно собиравшейся в тридцатые годы прошлого века в поместье Асторов Кливдене и выступавшей за союз Великобритании с гитлеровской Германией против СССР.

Прямого отношения к кливденской клике Шоу никогда не имел. В годы Второй мировой войны он однозначно поддержал Советский Союз. Но его дружеские отношения с леди Астор сохранялись даже в период, когда она гостеприимно открывала двери своего загородного дворца сторонникам союза с Гитлером. Такая устойчивая дружба невозможна при глубоком расхождении в ценностях. А потому мы попытались точнее понять, на чем базировалась эту дружба.

Прежде всего, мы установили, что помимо «классической» версии, согласно которой Шоу захотел отметить свое 75-летие в Москве и пригласил с собой старых знакомых — супругов Асторов, существует и иная версия. Изложивший эту версию Хескет Пирсон утверждает, что в период работы над биографией Бернарда Шоу он тесно взаимодействовал со знаменитым драматургом. То есть имел возможность уточнять у него нюансы и детали биографии. Написанная Пирсоном биография драматурга была опубликована в 1942 году и не вызвала никаких нареканий со стороны Шоу. Так что у нас есть основания считать, что Пирсон ничего не исказил и не переврал.

Так вот, по версии Пирсона, Бернард Шоу не собирался ни в какую Москву и отправился туда только в связи с особыми обстоятельствами. Эти особые обстоятельства — сложное положение, в котором оказалась его приятельница леди Астор. Вскрылось, что ее сын от первого брака — гомосексуалист. А в Англии того времени гомосексуализм уголовно преследовался. В случае ареста сына и суда над ним политическая карьера «первой в Англии женщины-парламентария» рухнула бы — в стране, которая на тот момент всё еще была в значительной степени пуританской, у нее не было бы шанса выиграть очередные выборы в нижнюю палату парламента.

Пирсон указывает, что идея поездки в Москву принадлежала вовсе не Бернарду Шоу, а Асторам и маркизу Лотиану — общему знакомому Бернарда Шоу и Асторов. Именно Лотиан сообщил драматургу, что, во-первых, леди Астор нуждается в срочном отдыхе; что, во-вторых, лично Лотиан и лорд Астор намерены сопроводить ее в Москву; и что, в-третьих, они просят Шоу поехать с ними, так как не могут пожелать себе лучшего спутника. Пирсон пишет, что Шоу с готовностью согласился, поскольку и он не мог пожелать себе лучших спутников, чем упомянутые лица. Таким образом, мы узнаём, что впервые появившийся на нашем горизонте маркиз Лотиан близок к чете Асторов (активно участвует в разрешении их семейной проблемы), а также находится в хороших отношениях с Шоу (они друг для друга — «лучшие спутники»).

Если бы лорды Асторы отправились в Советскую Россию просто как частные лица, то леди Астор, возможно, и отвлеклась бы немного от своих невеселых дум, но не решила бы никакой политической задачи. Иное дело — совместная поездка с великим драматургом, чье дружественное слово в поддержку советского строя так много значило для руководства СССР в напряженной международной обстановке того времени. Бернарда Шоу (а заодно и его спутников), без сомнения, ждал в Советском Союзе прием по высшему разряду. Асторы не могли не знать, что у СССР не выстроены отношения с британскими консерваторами, негативно относившимися к «красным», и что СССР заинтересован в выстраивании этих отношений. Приезд в СССР в составе делегации, возглавляемой Бернардом Шоу, давал Асторам шанс на встречу с высшим политическим руководством страны. Выступив в роли первопроходцев — первых крупных консерваторов, установивших отношения с советским руководством, Асторы повышали собственный рейтинг в глазах британского истеблишмента и приобретали своего рода политическую неуязвимость. А потому, прибыв в Москву, они настойчиво добивались и добились-таки встречи со Сталиным, хотя первоначально в программе визита Шоу такая встреча не значилась.

Свои интересы имел в Москве и маркиз Лотиан, который с 1916 по 1921 гг. был личным секретарем Ллойд Джорджа — последнего британского премьер-министра от Либеральной партии. Пирсон сообщает со слов Бернарда Шоу, что в ходе беседы со Сталиным Лотиан рассказал главе советского государства, что Либеральная партия (которая c середины XIX века по двадцатые годы ХХ века являлась, наряду с консерваторами, одной из двух ключевых политических сил Великобритании) переживает не лучшие времена. Либералов потеснили лейбористы (кстати, у истоков Лейбористской партии стояли фабианцы). Остатки ослабленных либералов разделились на два крыла: правое отошло к консерваторам, а вот левое не захотело быть поглощенным лейбористами. Лотиан заявил, что именно левые либералы способны на подлинно научное построение коммунизма. И предложил Политбюро пригласить в Москву с официальным визитом Ллойд Джорда — лидера левых либералов. Однако Сталин, упомянув о негативной роли Ллойд Джорджа в Гражданской войне (он поддерживал Врангеля против красных), отклонил это предложение.

Мы не знаем, принесла ли Лотиану хоть какие-то дивиденды его встреча со Сталиным. А вот расчет Асторов, безусловно, оправдался. Известие о том, что Асторы встречались со Сталиным, стремительно достигло Великобритании. После чего симпатизировавший Сталину британский газетный монополист лорд Бивербрук сделал невозможное: скандальная новость об аресте сына леди Астор (а к тому времени он был уже арестован) вообще не попала в СМИ! А в ноябре 1931 года молодой человек был уже на свободе.

Фабианец Бернард Шоу — консерваторы Асторы — левый либерал маркиз Лотиан… Их связывало что-то «внепартийное», но что именно? Нам предстоит исследовать эту связь. Этим мы сейчас и займемся.

Начнем с того, что маркиз Лотиан был давним другом семьи Асторов. В свое время Асторы сблизились с кругом представителей так называемого «Детского сада Милнера» («Milner’s Kindergarten»), а Лотиан входил в этот круг. Что же представлял собой данный круг?

Наставник «Детского сада» — Альфред Милнер (1854–1925) — в течение почти четверти века оказывал существенное влияние на внешнюю и внутреннюю политику Британской империи. В частности, был Верховным комиссаром Южной Африки. Именно его жесткие действия фактически спровоцировали начало Второй англо-бурской войны (1899–1902). Он же во многом способствовал и ее окончанию на выгодных для Британской империи условиях — под британским контролем оказались алмазные копи Южной Африки, а также значительная часть ее золотых запасов.

Одним из значимых эпизодов политической биографии Милнера стало его членство в военном кабинете Дэвида Ллойд Джорджа с конца 1916-го по ноябрь 1918 года, то есть в том числе и во время проведения Ллойд Джорджем резко враждебной по отношению к Советской России линии. А в 1919–1921 гг. Милнер занимал пост министра по делам колоний.

«Детским садом Милнера» неофициально назвалась группа молодых сотрудников южноафриканской Государственной службы, работавших под началом Милнера после окончания Второй англо-бурской войны. Данная группа была «мозговым центром», в задачу которого входило, в частности, восстановление разрушенной южноафриканской экономики. Что касается взглядов этой группы на будущее Британии, то Британию она видели империей — никак иначе. Усилиями «Детского сада Милнера» в 1910 году был создан Южно-Африканский Союз — доминион Британской империи, в состав которого вошли четыре британские колонии. После чего Милнер и его подопечные вернулись в Лондон, сохранив между собой самые прочные связи. Иногда их называли по старинке «Детским садом Милнера», иногда просто «Группой Милнера». Впоследствии многие выходцы из «Детского сада Милнера» заняли важные позиции в британской политической системе (об этом чуть позже).

В Лондоне к группе Милнера постепенно примкнуло несколько влиятельных людей, в том числе лорд и леди Асторы. Именно здесь Асторы сблизились с маркизом Лотианом.

Филипп Керр (1882–1940), 11-й маркиз Лотиан, являлся одним из видных членов «Детского сада Милнера». С 1905-го по 1910 год он служил в южноафриканском правительстве. Позже — с 1916 по 1921 г. — занимал пост личного секретаря Ллойд Джорджа, британского премьер-министра от Либеральной партии. (Напомню, что Уолдорф Астор, супруг леди Астор, тоже некоторое время служил личным секретарем Ллойд Джорджа — невзирая на то, что тот был либералом, а Астор — консерватором. Ряд источников настаивает, что Ллойд Джорджа и лорда Астора связывали давние дружеские отношения. Добавим, что, как мы уже указали ранее, лорд Милнер с 1916 по 1918 гг. входил в военный кабинет Ллойд Джорджа. То есть мы видим явную связь между группой Милнера и Ллойд Джорджем.)

Венцом карьеры маркиза Лотиана стал пост посла Великобритании в США, который он занимал в очень сложный исторический момент — с 1939 года и до самой своей смерти в конце 1940 года.

В числе видных представителей группы Милнера можно упомянуть Джорджа Джеффри Доусона (редактора «Таймс» в 1912–1917 гг., близкого знакомого лордов Асторов), сэра Патрика Дункана (генерал-губернатора Южной Африки в 1927–1943 гг.) и других.

Особо следует выделить Лайонела Кертиса (1872–1955) — участника Второй англо-бурской войны, секретаря лорда Милнера. После смерти Милнера в 1925 году он возглавил «Детский сад» и был бессменным руководителем этой группы в течение тридцати лет, до самой своей смерти. Кертис известен, прежде всего, как основатель Британского института международных отношений. Институт этот был создан в 1920 году. Годом ранее, в 1919 году, Кертис на встрече высокостатусных представителей английской и американской делегаций, состоявшейся в ходе Парижской мирной конференции, предложил создать англо-американский институт международных отношений. Однако в итоге было решено образовать две отдельные организации, которые сотрудничали бы между собой. Кертис основал вышеназванный институт в Лондоне, а в Нью-Йорке был открыт Совет международных отношений. Позже, в 1926 году, детище Кертиса получило Королевскую хартию и было переименовано в Королевский институт международных отношений, ныне известный как «Чатем-хаус» (Chatham House).

Между прочим (коль скоро поводом для нашего исследования стала реализация проекта по уравниванию фашизма и коммунизма не где-нибудь, а на Украине), «Чатем-хаус» давно и пристально наблюдает за российско-украинскими отношениями. На чьей стороне симпатии этой организации, угадать несложно. Еще в 2005-м, запустив проект The Chatham House Prize, предполагавший награждение лиц, которые внесли наиболее существенный вклад в улучшение международных отношений, институт присудил первую свою награду президенту Украины Виктору Ющенко. А относительно недавно, 4 июня 2015 года, «Чатем-хаус» опубликовал аналитический отчет «Российский вызов» (The Russian Challenge). В отчете исследуется внешняя политика России в 2000–2015 гг., а также даются рекомендации Западу по мерам противодействия нашей стране. Главную опасность авторы отчета видят в том, что Россия претендует на восстановление полномасштабного политического влияния на постсоветском пространстве. Подчеркивается, что любая попытка изменить порядок, установившийся после распада СССР, может поставить под угрозу существование Евросоюза и НАТО. При этом указывается, что агрессивные действия России уже направлены на разрушение данного порядка.

«Конфликт на Украине стал ключевым моментом, определяющим будущее европейской безопасности. Крах Украины углубит нестабильность в Восточной Европе, увеличит риск очередной авантюры Кремля и уменьшит возможности для будущих позитивных изменений в России», — говорится в докладе. В числе рекомендаций Западу — укреплять собственную боеспособность (срочно повысить эффективность своего неядерного оружия); всячески поддерживать независимость постсоветских государств; искать новые способы коммуникации с населением России и разъяснять ему, насколько выгодно присоединение к европейскому пространству; избавить Европу от газовой зависимости от России; противодействовать российской пропаганде; готовиться к смене российского политического режима (!), которая неизбежна (при этом делается оговорка, что режим может смениться как в лучшую сторону, так и в худшую).

Вот вам еще один пример «игры вдолгую»: Королевский институт международных отношений, созданный в середине двадцатых годов прошлого века Лайонелом Кертисом, членом «Детского сада Милнера», десятилетиями неуклонно и неспешно ведет свою антироссийскую линию.

Итак, Филипп Керр (маркиз Лотиан) вошел в группу Милнера во времена своей работы в Южной Африке. Лорды Асторы примкнули к этой группе позже, но вписались в нее достаточно прочно. В 1939–1945 гг. старший сын четы Асторов — Уильям Уолдорф — занимал пост председателя Королевского института международных отношений (основанного, как было сказано выше, Лайонелом Кертисом — членом команды лорда Милнера, возглавившим после его смерти «Детский сад»). Кстати, Асторы в свое время внесли свой финансовый вклад в создание этого института, появившегося на свет в 1925 году. А спустя более четверти века они финансово участвовали и в создании общества «Мон-Пелерин» (1947 год).

Сама леди Астор в течение многих лет была дружна с маркизом Лотианом. Дружба эта строилась, в том числе, на общих религиозных интересах. Филипп Керр вырос в католической семье, однако затем вместе с Нэнси Астор примкнул к религиозному движению протестантского толка «Христианская наука». Со временем у леди Астор развился нетерпимый взгляд на католицизм. Иногда это приписывают влиянию Керра — человека, отринувшего католицизм. Но, возможно, бóльшую роль тут сыграло американское происхождение леди Астор — она выросла в протестантском окружении.

Отметим попутно, что леди Астор была не только антикоммунисткой и противницей католицизма, но еще и антисемиткой. В переписке с отцом будущего президента США Джона Кеннеди — Джозефом Кеннеди (послом США в Великобритании в 1938–1940 гг.) Нэнси Астор выражала надежду на то, что Гитлер сумеет избавить Европу от засилья евреев и коммунистов. Кеннеди-старший придерживался близких взглядов: он фактически не скрывал свою симпатию к антиеврейской политике Гитлера, что, по большому счету, и закрыло для него в дальнейшем возможность сделать политическую карьеру… Леди Астор всячески противодействовала приему евреев и католиков на работу в принадлежавшую семье Асторов газету The Observer, причем это установленное ею неписаное правило соблюдалось даже в 1960-е годы.

Мы достаточно подробно остановились на группе Милнера в связи с тем, что ядром «кливденской клики», к которой нам пора переходить, стали как раз члены Милнеровского «Детского сада».

Поппер и другие-8

Итак, задавшись вопросом, что же так прочно связывало в течение многих лет леди Астор и социалиста-фабианца Бернарда Шоу (при том, что Шоу, вроде бы симпатизировавший Советскому Союзу, не мог не знать о существовании «кливденской клики» и ее тяготении к гитлеровской Германии), мы вышли на группу «Детский сад Милнера». Маркиз Лотиан, сопровождавший Бернарда Шоу и Асторов в ходе поездки в Советскую Россию, входил в эту группу. Данная группа сформировалась в первые годы ХХ века под началом Верховного комиссара Южной Африки лорда Милнера. Вернувшись в Лондон, питомцы Милнера продолжали взаимодействие в рамках группы. В какой-то момент с группой Милнера сблизились Асторы.

В дальнейшем несколько членов этой группы, включая самого Милнера, тесно сотрудничали с Дэвидом Ллойд Джорджем — британским премьер-министром от Либеральной партии, занявшим после Октябрьской революции яростно антибольшевистскую позицию. А в преддверии Второй мировой войны Ллойд Джордж выступал за союз Великобритании с Германией против СССР. В частности, в 1936 году он (уже не будучи действующим политиком, но еще сохраняя определенное влияние) совершил поездку в Германию в сопровождении Риббентропа, германского посла в Лондоне, и встретился с Гитлером. По возвращении в Лондон Ллойд Джордж принялся уверять окружающих, что Германия не имеет экспансионистских намерений и не собирается вторгаться ни в какую страну. А год спустя написал: «Я восхищаюсь Гитлером. <…> Я могу только пожелать нашей стране, чтобы ею руководил человек, наделенный его огромными достоинствами».

К союзу с Гитлером как «избавителем от коммунизма» стремилась и «кливденская клика», ядро которой составили члены группы Милнера. Сам Милнер умер в 1925 году, но группа, возглавленная Лайонелом Кертисом (создателем Королевского института международных отношений, он же — Чатем Хаус), продолжала действовать. Мы не знаем, сколько членов данной группы входило в «кливденскую клику». Имя Кертиса в связи с «кликой» не упоминается. Но это не означает, что между «кливденцами» и не входившей в «кливденскую клику» частью «Детского сада Милнера» были прерваны связи.

Хлесткое название «кливденская клика» появилось в СССР в момент, когда представители обсуждаемого нами сообщества проявляли по отношению к нашей стране предельную враждебность. В оригинале название звучит более нейтрально — «the Cliveden Set»: «кливденская партия», «кливденский круг». В постсоветское время достаточно широко распространилось представление о том, что никакого такого зловещего ореола этот круг не имел. Ну собирались у Асторов представители высших слоев британского общества, которым приятно было видеть друг друга, и между делом обсуждали вопросы международной политики. Кстати сказать, внедрение в общественное сознание данного представления — это тоже один из ходов в информационно-психологической войне против России.

Несмотря на то, что к мемуарам Ивана Майского — чрезвычайного и полномочного посла СССР в Великобритании в 1932–1943 годах — легко приклеить ярлык «советская пропаганда», приведем для начала все-таки именно его описание «кливденской клики». В своей книге «Воспоминания советского дипломата» Майский пишет:

«Та самая леди Астор, которая в 1932–1933 гг. кокетничала своей «дружбой» с Советской страной, в течение последующих лет обнаружила свое настоящее лицо и в конце концов стала «хозяйкой» политического салона, в котором собирались самые махровые представители консервативной партии. Обычно в ее роскошном имении Кливден, под Лондоном, где она пыталась имитировать Версаль, встречались такие люди, как Невиль Чемберлен, лорд Галифакс, Самуэль Хор, Саймон, Кингсли Вуд, Лотиан, Том Джонс, Эрнст Браун и др. Особенно крупную роль играл здесь редактор «Таймс» Джефри Доусон, являвшийся чем-то вроде идеологического вождя всей этой клики… Доусон преклонялся перед силой и, считая гитлеровскую Германию решающей мощью на континенте Европы, проповедовал самое беззастенчивое «умиротворение» нацистского диктатора. Влияние Доусона было настолько велико, что премьер-министры того времени — Макдональд, Болдуин, Чемберлен — обсуждали с редактором «Таймса» министерские назначения».

Остановимся на минуту. Джордж Джефри Доусон (1874–1944) — яркий представитель группы Милнера. В 1901 году он стал личным секретарем Джозефа Чемберлена (1836–1914) — министра по делам колоний, отца будущего премьер-министра Великобритании Невилла Чемберлена (со временем Невилл Чемберлен сыграет ключевую роль в политике «умиротворения» гитлеровской Германии; апогеем этой политики станет подписание Мюнхенского соглашения). Именно Чемберлен-старший рекомендовал в 1897 году Альфреда Милнера на пост Верховного комиссара Южной Африки. Прослужив некоторое время личным секретарем Чемберлена, Доусон получил новое назначение и сделался теперь уже личным секретарем Милнера в Южной Африке.

Милнер прекрасно понимал силу информационного оружия. Для укрепления своего влияния в Южной Африке ему необходима была поддержка местных газет. И потому он уговорил владельцев газеты «Йоханнесбургская звезда» сделать Доусона главным редактором этой газеты. Позже Доусон сделался йоханнесбургским корреспондентом «Таймс» — одной из крупнейших британских газет. А еще позже этот яркий представитель «Детского сада Милнера» дорос до главного редактора газеты «Таймс». Данный пост Доусон занимал сначала с 1912-го по 1917 год (по другим данным, по 1919 год), покинув его из-за разногласий с владельцем газеты. Но в 1922 году новым владельцем «Таймс» стал Джон Джейкоб Астор V (1886–1971) — родной младший брат Уолдорфа Астора, супруга леди Астор. Он пригласил Доусона стать главным редактором «Таймс» в 1923 году. Доусон согласился и занимал этот пост до 1941 года. Газета «Таймс» в рассматриваемый нами период (тридцатые годы, преддверие Второй мировой войны) стала рупором сил, стремившихся к союзу с Германией. Эта газета пользовалась огромной популярностью и воспринималась как неофициальный орган правительства. Так что Доусон усердно формировал в сознании британцев представление о том, что политика «умиротворения» Германии и стремление к союзническим отношениям с ней — это самый верный путь.

Но вернемся к тексту Майского:

«Чем ближе надвигалась война, тем активнее становился Кливден. Салон леди Астор превратился в главную цитадель врагов Советского Союза и друзей англо-германского сближения. Отсюда шла наиболее энергичная пропаганда концепции «западной безопасности»; здесь смаковались картины советско-германского взаимоистребления, на осуществление которого делали ставку завсегдатаи Кливдена. Салон леди Астор имел сильнейшее влияние на назначение министров, на формирование правительств и на определение политической линии этих правительств. Приход к власти Невиля Чемберлена знаменовал собой усиление «кливденской клики», что рождало в руководящих кругах Советского Союза лишь самые тревожные опасения».

Линию на умиротворение фашистской Германии (то есть готовность пойти на уступки, заняться на выгодных для Германии условиях урегулированием международных конфликтов, которые сама же Германия усиленно провоцировала) начал не Чемберлен. Этот курс проводили и предшествовавшие ему правительства Рамси Макдональда и Стенли Болдуина. В целом часть британской политической элиты придерживалась политики «умиротворения» с 1933 по 1939 год — то есть от прихода к власти Гитлера и до момента, когда «умиротворение» провалилось и Великобритания вступила с Германией в войну.

Но тяга к союзническим отношениям с Германией возникла не в тридцатые годы прошлого века, а задолго до прихода Гитлера к власти. Как пишет в своей книге «Миллиардеры. История крупнейших финансовых династий» Гжегож Яшуньский, известный польский публицист и журналист, «почти сразу после окончания Первой мировой войны и подписания Версальского договора в Англии нашлись люди, которые придерживались мнения, что условия договора слишком суровы и что Германии надо каким-то образом возместить ущерб. Сторонники подобных взглядов (а среди них оказались некоторые видные политические деятели и «интеллектуалы») таким способом давали выход своим антифранцузским настроениям (они утверждали, что Версальский договор был навязан Германии именно Францией) и антисоветским злобствованиям».

Приход Гитлера к власти не ослабил, а только усилил в определенных кругах Великобритании стремление к «умиротворению». Яшуньский указывает, что «английские дипломаты и журналисты немедленно начали присылать в Лондон сообщения о фашистской и расистской практике нового германского режима, резко противоречившего обязательным в Великобритании принципам общественной и политической жизни. Но сторонники «умиротворения» отмахивались от таких сообщений».

Английские историки Мартин Гилберт и Ричард Готт, которых сложно заподозрить в причастности к «советской пропаганде», пишут в своей работе «Умиротворители» (The Appeasers): «Иногда те, кто был заинтересован в англо-германской дружбе, прощали новому режиму в Германии любое зло, порой они игнорировали его, а то и просто не хотели верить, что оно существует. Прогерманизм, словно алкоголь, притуплял чувство разума у тех, кто чрезмерно попустительствовал всему».

Пик «умиротворения» пришелся на 1937–1939 гг., то есть на время, когда британским премьер-министром был Чемберлен. По словам Майского, «классовая ненависть к государству социализма была в Чемберлене (да и не только в Чемберлене) столь велика, что она совершенно помрачала его рассудок. Черчилль в своих военных мемуарах, говоря о Чемберлене и его отношении к Гитлеру, иронически замечает: «Он вдохновлялся надеждой умиротворить и реформировать его, а потом привести к полному смирению».

Уже известный нам друг семейства Асторов лорд Лотиан, выходец из «Детского сада Милнера», который, как и Чемберлен, регулярно бывал на «кливденских посиделках», встречался с Гитлером дважды — в 1935 и 1937 годах. Вернувшись в 1935 году в Лондон, он написал в газете «Таймс», что Германия вовсе не стремится к войне и готова не рассматривать войну как метод решения споров с соседними государствами. Посетив Гитлера вторично, Лотиан заверил его, что у Великобритании нет жизненных интересов в Восточной Европе. Уильям Додд, американский посол в Берлине, познакомившись с лордом Лотианом, оставил в своем дневнике такую запись: «Не могу понять, на чьей он стороне? Он показался мне больше фашистом, чем кто-либо другой из известных мне англичан».

Чтобы проводить политику «умиротворения» по отношению к фашистской Германии, Чемберлену был нужен «свой» человек на посту главы министерства иностранных дел. Таким человеком и стал еще один представитель «кливденской клики» (и тоже выходец из «Детского сада Милнера») Эдуард Вуд (1981–1959), лорд Ирвин, виконт, а позднее граф Галифакс, в 1926–1931 гг. — вице-король Индии. Характеризуя политику «умиротворения» и самих «умиротворенцев», Яшуньский цитирует такую формулировку Галифакса: «Благодаря ликвидации коммунизма в своей стране фюрер закрыл ему путь в Западную Европу, и поэтому Германия может считаться бастионом Запада против большевизма».

Быстро выдавить из правительства предыдущего главу МИД Энтони Идена было невозможно, а потому Галифакс занял сначала пост заместителя премьера. В его обязанности входило выполнять специальные поручения Чемберлена. В ноябре 1937 года он провел в Берлине переговоры с Гитлером. Когда в конце Великой Отечественной войны Красная Армия изъяла материалы германского МИД, среди документов был обнаружен секретный протокол этих переговоров, состоявшихся 17 ноября 1937 года. Как сообщает Майский, из протокола вытекает, что Галифакс фактически предоставил Гитлеру свободу рук в Центральной и Восточной Европе: «Галифакс заявил, что «не должна исключаться никакая возможность изменения существующего положения» в Европе, и далее уточнил, что «к этим вопросам относятся Данциг, Австрия и Чехословакия». Конечно, Галифакс сделал оговорку насчет того, что «изменения существующего положения» должны носить исключительно мирный характер. Однако по сути, считает Майский, он указал Гитлеру «направления агрессии, которые встретили бы наименьшее сопротивление со стороны правительства Чемберлена».

В феврале 1938 года Энтони Иден покинул пост главы МИД в знак несогласия с политикой «умиротворения». А 12 марта 1938 года, через 12 дней после назначения Галифакса на пост главы МИД, Австрия была «ненасильственно» присоединена к Германии. Случайно или нет, но это произошло в тот день, когда Чемберлен с помпой принимал в Лондоне Риббентропа, получившего незадолго до этого пост германского министра иностранных дел. Однако аншлюс Австрии не остудил пыл британских «умиротворителей».

Американский журналист и историк Уильям Лоуренс Ширер в своей книге «Возвышение и падение Третьего рейха» рассказывает, как в мае 1938 года, уже после аншлюса Австрии, леди Астор пригласила в Кливден премьера Чемберлена и нескольких американских корреспондентов, аккредитованных в Лондоне. А вслед за тем в газетах была широко растиражирована позиция Чемберлена по судетскому вопросу. По словам американских журналистов, Чемберлен сообщил им, что Чехословакия не может существовать в ее нынешнем виде и что Великобритания в интересах мира высказывается за передачу Судетской области Германии. Характерно, что Чемберлен не дал по этому поводу никаких опровержений.

7 сентября 1938 года Доусон написал в «Таймс» редакционную статью, в которой содержалось требование, чтобы Чехословакия передала Германии Судеты — территорию, на которую Германия претендовала.

30 сентября 1938 года премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье, премьер-министр Италии Бенито Муссолини и рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер подписали Мюнхенское соглашение. В Советском Союзе это соглашение получило название «Мюнхенский сговор». По сути, Великобритания и Франция — тогдашние союзники Чехословакии — дали санкцию на ее расчленение, дабы умиротворить агрессора — Гитлера. Чехословакии предписывалось передать Германии Судетскую область. При этом руководство Чехословакии в заключении Мюнхенского соглашения не участвовало. В разделе Чехословакии, помимо Германии, приняли участие Польша и Венгрия.

Как вспоминал Ян Масарик, посол Чехословакии в Лондоне, незадолго до Мюнхенской конференции один из членов «кливденской клики», найдя на карте его страну, назвал ее «большой сосиской», а потом, указав на Брно, изрек, что британцы (союзники Чехословакии) никогда не станут воевать за город, название которого невозможно выговорить. Позже, уже после расчленения Чехословакии, леди Астор не погнушалась заявить, что чешские беженцы — это сплошь коммунисты, и им правильнее искать прибежища у Сталина, а не на Британских островах.

Чемберлен, вернувшийся из Мюнхена в Великобританию с декларацией о ненападении и мирном урегулировании спорных вопросов между своей страной и Германией, заявил встречавшим его ликующим толпам: «Я привез вам мир!» Газета «Таймс» разразилась восторженным пассажем: «Ни один завоеватель, одержавший победу на поле боя, не был украшен более благородными лаврами».

Но Черчилль дал Мюнхенскому соглашению совершенно иную оценку: «Мы потерпели полное, ничем не смягченное поражение». Позже он добавил: «Великобритании был предложен выбор между войной и бесчестьем. Она выбрала бесчестье и получит войну».

Мюнхенское «умиротворение» лишь разожгло аппетиты Гитлера, подтолкнуло его ко всё новым экспансионистским действиям и в конечном счете привело к развязыванию Второй мировой войны. Сама Великобритания вступила в войну с Германией в сентябре 1939 года. В мае 1940 года Чемберлен был вынужден покинуть пост премьер-министра, а новым премьером стал Черчилль.

Асторы, дабы как-то «скрасить» факт своего тяготения к Гитлеру, который в общем-то у всех был на виду, сначала устроили в поместье Кливден госпиталь, а в 1942 году передали поместье под опеку Национального фонда при условии, что они останутся жить в доме.

О «кливденской клике» и ее роли написано немало интересного. В том числе, теми, кто не принадлежал, в отличие от Ивана Майского, к стану «проклятых большевиков». Например, Томас Джонс, активно поддерживавший политику «умиротворения» (до 1938 года, когда он в ней разочаровался) и регулярно бывавший у Асторов в Кливдене, в своей книге «Дневник, включающий письма» рассказывает, как привез к Асторам фон Риббентропа, в то время посла Германии в Великобритании. Как быстро между Риббентропом и Асторами установились дружеские отношения. Как в дни аншлюса Австрии Риббентроп пригласил на завтрак в германское посольство лорда Астора, Томаса Джонса и Томаса Инскипа (еще одного сторонника политики «умиротворения» в кабинете Чемберлена…).

Мог ли о столь насыщенном и бурном периоде жизни леди Астор ничего не знать ее старинный приятель Бернард Шоу, посещавший Кливден? Но если он не мог этого не знать, то как это сочеталось с его внятно выраженной позицией осуждения фашизма?

Кстати сказать, у нас есть еще один яркий пример совместимости, казалось бы, несовместимомого. Леди Астор, открыто демонстрировавшая симпатии к Германии, неоднократно позволявшая себя самые резкие антикоммунистические высказывания, проявлявшая предельную нетерпимость к католикам, грешившая антисемитизмом, при всем при этом умудрялась дружить с «красной Элен» — Элен Уилкинсон (1891–1947), которая сначала, вдохновившись российской Октябрьской революцией 1917 года, вступила в коммунистическую партию Британии, а потом представляла в парламенте интересы Лейбористской партии. Ранее, в годы учебы в Манчестерском университете, Элен пересекалась и с фабианцами (которые, собственно, и являются родоначальниками Лейбористской партии). Активно отстаивала интересы рабочих, права женщин. Так, в 1926 году они с леди Астор, объединившись, боролись против предложения уменьшить правительственные расходы на женские учебные центры…

Возможно, «красная Элен» искренне пеклась о рабочих. Но и многие фабианцы, и многие лейбористы, побаловавшись в молодости марксизмом, со временем отошли от него, поскольку не хотели радикальной смены порядка вещей. И в этом смысле они, конечно же, были партнерами господствующего класса по удержанию им господства, а не его врагами.

Но главным пунктом остается все-таки приятие — неприятие фашизма. Бернард Шоу (а теперь еще и «красная Элен»), не принимающий фашизма, но принимающий леди Астор, принимающую фашизм… Как с этим-то быть?

Возможно, ответ на этот вопрос нам поможет дать Уинстон Черчилль — человек, когда-то яростно боровшийся с большевиками, потому что они олицетворяли для него (а он был представителем господствующего класса) — зло. Но сумевший затем разглядеть подлинное зло в фашизме, а потому отвергший политику «умиротворения» и выбравший в союзники красный СССР.

Черчилль, создавший в 1929–1939 гг. серию очерков «Мои великие современники» о крупных политиках, военных деятелях и деятелях культуры своего времени, посвятил один из очерков Бернарду Шоу. Начинается этот очерк с признания Черчилля, что он испытал к Бернарду Шоу одну из самых первых своих антипатий. В ту пору Черчилль служил в Индии младшим офицером и был глубочайшим образом оскорблен статьей Шоу, написанной «в духе унижения и издевательства над британской армией по поводу какой-то небольшой войны…».

Далее Черчилль делает интересные замечания по поводу обстоятельства, оказавшего влияние на становление Бернарда Шоу: «Его отдали в школу, знаменитую запретами на общение с детьми простолюдинов, это привело к появлению у него комплексов, от которых он так и не смог избавиться. Именно вследствие этого он решительно выступал против «искусственной морали», против ручного конформизма аристократии — в общем, против того, что у Киплинга названо «разъевшейся душой вещей». Когда Шоу, наконец, встал на ноги, то явился провозвестником бунта, разрушителем установившихся норм, веселым, вредным, буйным озорником, который задавал Сфинксу самые неудобные вопросы…»

Шоу, безусловно, можно назвать и «провозвестником бунта», и «разрушителем устоявшихся норм»… Но это еще большой вопрос, что за комплексы появились у ребенка, которому категорически было запрещено общаться с детьми простолюдинов. Комплекс вины перед простолюдинами и жалости к ним, который толкал в путь не одно поколение русских революционеров? Или комплекс страха перед простолюдинами как чем-то инородным, с чем слиться — невозможно, а потому необходимо всячески оберегать иерархический принцип построения общества?

Черчилль продолжает: «Это был энергичный, ищущий, сердитый человек.., с хорошим знанием музыки и живописи, умеющий мастерски подать свое негодование. Он <…> с энтузиазмом вступает в Фабианское общество. Он выступает в гостиницах и на улицах. Ему удается подавить страх перед публичными речами. Он придает своим выступлениям полемический задор, который впоследствии можно будет ощутить в прологе каждой его пьесы».

Как указывает Черчилль, Шоу, не избежавший влияния марксизма, позднее «откажется от Маркса в пользу социалиста и основателя Фабианского общества Сидни Уэбба, который, по признанию Шоу, оказал на него исключительное воздействие…»

А далее идет удивительная по беспощадности оценка: «Есть люди, которые следуют в жизни принципам, которые проповедуют, но этого никак не скажешь о Бернарде Шоу. Мало кому удается превзойти его в умении разделить принципы и жизнь. Его родина по духу — безусловно, Россия, его родина по рождению — свободная республика Ирландия, а живет он в спокойной Англии. Его губительные представления о жизни и обществе не имеют хождения в его доме и его обиходе. Он ведет респектабельную жизнь, далекую от его взрывоопасного воображения. Он насмехается над брачными клятвами, <…> но это не мешает ему состоять в благоразумном и счастливом браке. Он пользуется всеми льготами безответственного болтуна, разглагольствующего от рассвета до заката, но в то же время он выступает за отмену парламентаризма и установление железной диктатуры, первой жертвой которой рискует стать сам. Он мило болтает с ручными английскими социалистами и с видимым удовольствием рисуется на фоне улыбок таких персон, как Муссолини или Сталин. Не замечая собственного недомыслия, если не мошенничества — возможно, невольного, — он решительным тоном провозглашает необходимость равенства доходов, утверждая, что тот, кто получает больше другого, достоин осуждения… Однако, когда в бюджете Ллойд Джорджа была впервые сделана скромная попытка ввести специальный налог на богатых, никто не мог перекричать этого протестующего фабианца, тогда уже вполне обеспеченного».

И напоследок — окончательный вердикт: «Он — и жадный капиталист, и искренний коммунист в одном лице… Похоже, сочетание этих противоречивых привычек, принципов и мнений доставляет ему удовольствие. Он смеясь прошел свой яркий жизненный путь, уничтожая словом или делом собственные аргументы… Ему же это казалось забавным: он насмехался над любым делом, которое защищал. Мир долго и терпеливо наблюдал мастерские выходки и ужимки этого удивительного двуглавого хамелеона, а он всё это время хотел, чтобы к нему относились серьезно».

Хамелеон… Волк в овечьей шкуре на эмблеме Фабианского общества… И все-таки — с чем мы имеем дело? Несомненно, в числе фабианских социалистов (а позже — и лейбористов) были люди, искренне отзывающиеся на бедственное положение угнетенных сословий, но не наделенные жаждой «мир насилья разрушить до основанья», а затем построить новый мир, в котором «кто был никем, тот станет всем». Но несомненно и то, что фабианство было проектом некоего британского «элитного сгустка», поклявшегося не допустить победы коммунизма.

Нам остается только описать более внятно и подробно, что означает надпись на фабианском витраже: «Перекуем его, приблизив к тому, чего жаждет сердце». Напомню, что на этом витраже изображены в виде кузнецов, ударяющих молотами по земному шару, не то двое из основателей Фабианского общества — Сидней Вебб и Эдвард Пиз, не то Сидней Вебб и Бернард Шоу… Чего жаждали сердца тех, кто задумал сначала Фабианское общество, а позже Лондонскую школу экономики и политических наук, сотрудники которой — Поппер и Хайек — создали 70 лет назад концепцию уравнивания коммунизма и фашизма?

Коль скоро «яблоко» влечения части британской элиты к Гитлеру явным образом выросло на «яблоне» накаленного британского империализма, дооформившегося в Южной Африке, нам необходимо в очередной раз спуститься в «колодец прошлого»

Поппер и другие-9

Великий немецкий писатель Томас Манн в прологе к роману «Иосиф и его братья» называет прошлое бездонным колодцем: «Прошлое — это колодец глубины несказанной. Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?» Манн настаивает, что чем ниже спускаешься в «преисподнюю прошлого», тем больше убеждаешься, что предмет исследования «словно бы подтрунивает над нашей исследовательской неуемностью, приманивая нас к мнимым рубежам и вехам, за которыми, как только до них доберешься, сразу же открываются новые дали прошлого. Вот так же порой не можешь остановиться, шагая по берегу моря, потому что за каждой песчаной косой, к которой ты держал путь, тебя влекут к себе новые далекие мысы».

К чему этот образ — бездонный колодец прошлого? К тому, что мы, пытаясь описать субъект, который семь десятилетий назад начал широкомасштабную информационно-психологическую операцию по дискредитации коммунизма через приравнивание его к фашизму, неоднократно уже спускались в этот колодец. И каждый раз, дойдя до какой-то вехи, неизменно обнаруживали за ней «новые дали прошлого».

Мы начали с того, что нырнули в «колодец прошлого» на глубину «сороковые годы ХХ столетия» — время, когда Карлу Попперу и Фридриху фон Хайеку было поручено взяться за создание концепции, уравнивающей коммунизм и фашизм как два тоталитаризма.

Обнаружив, что и Поппер, и Хайек тесно связаны с Лондонской школой экономики и политических наук (LSE), мы задались вопросом о корнях LSE. И погрузились на глубину «восьмидесятые годы XIX века» — время, когда было основано «Фабианское общество», которое впоследствии и создало LSE.

Мы убедились, что фабианский социализм, по сути, был противовесом стремительно набиравшему популярность марксизму. Представители «Фабианского общества» рассуждали о необходимости улучшить положение рабочего класса, но при этом категорически отрицали революционный путь.

Тем не менее, к Советской России, где произошла революция, многие фабианцы прониклись симпатией. По меньшей мере, они эту симпатию демонстрировали. А потому дружба известного социалиста-фабианца Бернарда Шоу с Асторами — ярыми антисоветчиками, выступавшими за союз Великобритании с фашистской Германией — показалась нам аномалией, странностью.

Пытаясь понять природу этой странности, мы поднялись в «колодце прошлого» на отметку «тридцатые годы ХХ века», чтобы пристальнее всмотреться в окружение Асторов — прогермански настроенную «кливденскую клику».

Поняв, что ядро «клики» составили выходцы из группы Альфреда Милнера — Верховного комиссара Южной Африки, зачинщика англо-бурской войны, одного из идеологов имперской колониальной политики Британии, — мы вновь спустились на бóльшую глубину и оказались на отметке «начало ХХ века». Нас интересовал плотный и идеологически заряженный элитный сгусток, сформированный Милнером из молодых сотрудников южноафриканской Государственной службы и получивший неофициальное название «Детский сад Милнера».

В южноафриканский период своей биографии Милнер тесно взаимодействовал с Джозефом Чемберленом, тогдашним министром по делам колоний. Последнего, как и Милнера, часто называют и идеологом имперской колониальной политики Британии, и виновником англо-бурской войны. Позже сын Джозефа Чемберлена — будущий премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, входивший в «кливденский круг», — сыграет ключевую роль в политике «умиротворения» гитлеровской Германии и подпишет Мюнхенское соглашение, ставшее прелюдией ко Второй мировой войне. Согласно пословице, яблоко от яблони недалеко падает. А коль скоро «яблоко» влечения части британской элиты к Гитлеру явным образом выросло на «яблоне» накаленного британского империализма, дооформившегося именно в Южной Африке, нам необходимо в очередной раз спуститься в «колодец прошлого».

Колониальная экспансия Британии… Идеология британского имперского всемогущества, неприкрыто провозглашающая расовое превосходство англосаксов над остальными народами мира… Какие «новые далекие мысы», если использовать метафору Томаса Манна, открываются для нас за этой «песчаной косой»?

На сей раз глубина нашего погружения в «колодец прошлого» — вторая половина семидесятых годов ХIХ века. Маркс уже объявил войну капитализму — создал «Манифест коммунистической партии» (1848), основал в Лондоне Интернационал — первую международную организацию пролетариата (1864), опубликовал первый том «Капитала» (1867), поддержал Парижскую коммуну (1871), которую рассматривал как первый в истории пример диктатуры пролетариата. Это — исторический контекст.

А теперь, помня о данном контексте, обратимся к тексту. Текст называется «Символ веры». Автор текста — двадцатичетырехлетний Сесиль Джон Родс. Тот самый Родс, который позже создаст алмазную империю De Beers. Которого назовут главным виновником англо-бурской войны (вот ведь сколько виновников: Альфред Милнер, Джозеф Чемберлен, а теперь еще и Родс!). Это о нем Ленин напишет: «В конце XIX века героями дня в Англии были Сесиль Родс и Джозеф Чемберлен, открыто проповедовавшие империализм и применявшие империалистскую политику с наибольшим цинизмом!» Это ему английский писатель и поэт Редьярд Киплинг посвятит стихотворение «Надгробное слово»:

Послушник мечты, что его вела, Которой нам не понять, Он в муках духа рождал дела — Городам вместо слов стоять.

Но всё это будет позже. А в начале июня 1877 года, когда Родс завершил работу над «Символом веры», он еще никому не известен.

Полный вариант родсовского «Символа веры» стал достоянием общественности почти сто лет спустя — его опубликовал в 1974 году канадский историк Джон Флинт. О чем же идет речь в тексте со столь многозначительным названием?

Родс начинает с того, что каждый человек посвящает свою жизнь какой-то цели — обретению семейного счастья, накоплению богатства, служению родине. Далее он заявляет, что намерен посвятить свою собственную жизнь именно служению родине. При этом краеугольным камнем для него является убеждение, что англичане (цитирую) — «лучшая нация в мире, и чем бóльшую часть мира мы заселим, тем лучше будет для человечества».

Если бы у англичан — самого качественного народа на планете, из всех народов наиболее предназначенного к управлению и господству, — было больше жизненого пространства, больше земель, то прирост английского населения существенно бы увеличился, продолжает Родс. «Только представьте себе, — пишет он, — какие перемены наступили бы, если бы те территории, которые населены сейчас самыми презренными образчиками человеческой породы, попали под англосаксонское влияние… Наш долг — пользоваться каждой возможностью, чтобы захватить новые территории, и мы должны постоянно помнить, что чем больше у нас земель, тем многочисленнее англосаксонская раса, тем больше представителей этой лучшей, самой достойной человеческой расы на Земле».

Кто же, по мысли Родса, исполнит долг расширения Британской империи? Отнюдь не официальные правители Британии! А некое тайное общество. «Почему бы нам не основать тайное общество с одной только целью — расширить пределы Британской империи, поставив весь нецивилизованный мир под британское управление, возвратить в нее Соединенные Штаты и объединить англосаксов в единой империи… Давайте создадим своеобразное общество, церковь для расширения Британской империи».

Обратите внимание на слово «церковь» — ведь не случайно рассматриваемый нами текст называется «Символ веры». Родс подразумевает не «служение вообще» (хотя всякое служение предполагает предельную серьезность), а накаленное религиозное служение идее установления британского господства на миром.

Костяк тайной организации, по Родсу, должны составить те, кто лишен достойного места в общественной жизни. Прежде всего, Родс имеет в виду младших сыновей английских — аристократических, но и не только — семейств (сам Родс был пятым сыном викария англиканской церкви; в семье, помимо него, было еще девять детей). Не наследуя титулов, не получая крупной собственности, «младшие сыновья» лишены возможности проявить себя. Но, благодаря тайному обществу, они такую возможность обретут.

Тайная организация, полагает Родс, обязана иметь своих резидентов во всех частях Британской империи. Необходимо будет хорошо потрудиться над формированием состава организации. В поисках тех, «чьи помыслы и чувства соответствуют этой цели» (цели организации), члены тайного общества должны пойти на работу в университеты и школы, чтобы отобрать «может быть, одного из каждой тысячи». Отобранные должны пройти через сложные испытания, ибо без готовности каждого члена тайного общества пренебрегать всем ради поставленной цели говорить вообще не о чем. Лишь те, кто с честью пройдет сложные испытания, будут приняты в тайное общество и принесут пожизненную клятву. После прохождения соответствующей подготовки любого члена общества можно будет, наделив необходимыми средствами, «послать в ту часть Империи, где в нем есть нужда».

«Ну, вот! — воскликнет читатель. — А обещали, что никакой конспирологии не будет! И нá тебе — тайная организация… мировой заговор… Стоило ли морочить нас всеми этими «погружениями в бездонный колодец прошлого», если вы всего-навсего собирались нам сообщить, что «могильщиками коммунизма» стали грезившие мировой империей британские масоны, которые рассматривали «красных» с их идеей коммунистической империи («земшарной республики Советов») как смертельных конкурентов?!»

Не горячись, читатель. Мы ведь ни слова не сказали о мировом заговоре. Мы пока всего лишь воспроизвели основные положения текста «Символ веры» — благо, вполне респектабельный канадский историк Джон Флинт опубликовал его в 1974 году, и с этим текстом можно ознакомиться.

К идеям, изложенным в «Символе веры» в июне 1877 года, Родс возвращался неоднократно. Всего через три месяца, в сентябре 1877-го, он составил свое политическое завещание. Родс завещал, ни много ни мало, «распространение британского владычества во всем мире», «колонизацию британцами всех тех стран, где условия существования благоприятствуют их энергии, труду и предприимчивости». В особенности он настаивал на заселении колонистами «всей Африки, Святой Земли, долины Евфрата, островов Кипр и Кандия, всей Южной Америки, островов Тихого океана, пока еще не занятых Великобританией, всего Малайского архипелага, береговой полосы Китая и Японии». Соединенные Штаты Америки тоже должны быть возвращены в Британскую империю, подчеркнул Родс.

Далее Родс высказал убеждение, что создание англичанами всемирной империи «сделает войны невозможными и поможет осуществлению лучших чаяний человечества». А для управления этой могущественной державой он рекомендовал сформировать имперский парламент с представительством от всех «белых» поселенческих колоний…

Что за странный жанр — предельно амбициозное политическое завещание, составленное, во-первых, безвестным человеком, а во-вторых, человеком, которому в принципе рановато еще думать о завещаниях (ему двадцать четыре года от роду)?

Недоумение по поводу возраста составителя завещания несколько уменьшается при знакомстве с его биографией.

Сесиль Джон Родс, родившийся в 1853 году в городе Бишопс-Стортфорд в графстве Хартфордшир, с детства был серьезно болен. Этот фактор, как считают некоторое его биографы, сыграл в жизни Родса определяющую роль. Он страдал неизлечимой болезнью сердца и чахоткой. Биографы спорят по поводу того, о какой из двух этих болезней стало известно в детстве, а о какой — в юности. Как бы то ни было, Родс всю свою сознательную жизнь пребывал в состоянии «мemento mori» («помни о смерти»). И это заставляло его жить страстно и жадно. Он был лучшим учеником в школе. Рано и всерьез занялся богословием. Увлекался античностью. Рвался в Оксфорд изучать право, но его отцу оплата обучения оказалась не по карману.

Далее версии расходятся. То ли Родс решил, как сделали его старшие братья, попытать счастья в одной из британских колоний. То ли обнаружение у него чахотки потребовало срочной смены климата.

Так или иначе, но в июне 1870 года семнадцатилетний Сесиль Родс ступил на борт корабля, отплывавшего в Африку.

Одна из целей идеологов британского империализма состояла в том, чтобы снять классовые противоречия, создать противоядие против «призрака», начавшего «бродить по Европе»

Поппер и другие-10

В сентябре 1870 года семнадцатилетний Сесиль Родс сошел на южноафриканский берег в порту Дурбан в английской колонии Наталь (земля эта, населенная зулусами, стала достоянием Британской империи в сороковые годы XIX века). В 1867-м в Южной Африке были найдены алмазы, и в погоне за удачей сюда устремились тысячи людей. Так что Родс прибыл в самый разгар алмазной лихорадки.

Однако он не сразу пополнил ряды старателей, а больше года усердно выращивал хлопок на ферме своего брата Герберта, хотя сам Герберт бóльшую часть времени проводил уже на приисках. В отсутствие старшего брата юный Родс приобрел первый опыт управления людьми — под его началом на ферме трудились тридцать зулусов. В октябре 1871 года он оставил ферму и отправился в путь, к холму Колсберг, у подножия которого расположился самый большой лагерь старателей. На этом холме, разбитом на сотни участков, три участка принадлежали его брату.

В рассматриваемый нами период времени европейские государства, конкурируя друг с другом, активно колонизировали Африку. Однако территорию, на которой были обнаружены алмазные месторождения, на тот момент никто еще не успел «прибрать к рукам». Естественно, на алмазоносную «ничейную» территорию сразу же нашлось несколько претендентов. И прежде всего — Британская империя.

Помимо колонии Наталь, в этой части африканского континента англичанам принадлежала Капская колония. Основанная в середине XVII века близ мыса Доброй Надежды Капская колония стала первой и, как показало время, наиболее успешной голландской колонией переселенцев в Южной Африке. Помимо голландцев, составивших костяк колонии, в нее влились также немцы и французские гугеноты. Из смешения трех названных компонентов возникла новая белая народность в Африке — буры (они же африканеры). Капская колония была очень важным опорным пунктом Нидерландов как с точки зрения развития голландской морской торговли, так и с точки зрения голландской колонизации Ост-Индии (нынешней Индонезии).

Когда в 1795 году французская армия оккупировала Нидерланды, Великобритания, упреждая установление французского контроля над Капской колонией, захватила эту колонию. Позже, уже в начале XIX века, голландцам удалось вернуть ее, но ненадолго — в 1806 году Великобритания осуществила вторичный захват Капской колонии, оправдывая свои действия агрессивными намерениями Наполеона. Венский конгресс 1814 года окончательно закрепил Капскую колонию за Великобританией.

Однако бурам переход под британскую власть пришелся не по вкусу. Процесс адаптации буров к новой ситуации оказался затяжным и крайне сложным. В 1835 году началось переселение значительной части буров из Капской колонии в центральные районы Южной Африки, завершившееся только в 1845 году. Итогом этого массового исхода, получившего название «великий трек», стало создание двух бурских республик — Трансвааля и Оранжевого Свободного Государства. В самом конце XIX века Британская империя вступит — с подачи Родса — в войну с этими республиками, ибо англичане вознамерятся отобрать у буров обнаруженные на их территориях золотоносные месторождения. Но это произойдет позже.

А в начале семидесятых годов XIX века борьба шла вокруг алмазных месторождений. Обе бурские республики, как и Великобритания, претендовали на «ничейную» алмазоносную территорию. Но в октябре 1871 года Великобритания объявила эту территорию своей, а спустя пять лет официально включила ее в Капскую колонию. Бурам пришлось смириться с таким развитием событий. Имя лорда Кимберли, английского министра по делам колоний, который сумел осуществить это присоединение, было увековечено — в его честь назван город Кимберли, основанный на месте крупнейшего лагеря старателей у холма Колсберг. Того самого холма, куда как раз в октябре 1871 года направился Сесиль Родс.

Как сообщает Родс в одном из писем своей матери, холм напоминал «бесчисленные муравейники, покрытые черными муравьями так густо, как только можно; эти муравьи — человеческие существа… на этом холме — шестьсот старательских заявок и каждая из них в свою очередь разделена обычно еще на четыре участка, и на каждом из них работает, как правило, шестеро черных и белых». По подсчетам Родса, на относительно небольшом холме ежедневно копошились не менее десяти тысяч человек.

На приисках восемнадцатилетний Родс оказался предоставлен самому себе. Брат Герберт вновь покинул его, надолго уехав, так что ему пришлось самостоятельно осваивать премудрости алмазодобычи. Тут-то и выяснилось, что молодой человек наделен незаурядной хваткой. Лучшим подтверждением тому явилось его поведение во время мирового экономического кризиса 1873 года. В ту пору, когда надежды огромного числа южноафриканских старателей потерпели крушение и они вынуждены были продавать свои участки за гроши, двадцатилетний Родс занялся скупкой и объединением мелких участков в районе бурской фермы De Beers. Именно тогда он заложил основание своей «алмазной» империи.

В том же 1873 году Родс реализовал свою давнюю мечту — поступил в Оксфорд. Что влекло его туда? Жажда знаний? Честолюбие? Сам Родс говорил: «Оксфордская система в своей завершенной форме выглядит, казалось бы, весьма непрактичной, но ведь вот, куда ни глянь, — кроме области научной — выпускник Оксфорда всегда оказывается на самом верху».

Однако через несколько месяцев ему пришлось оставить учебное заведение и вернуться в Южную Африку — работа по скупке и объединению участков требовала времени и сил. Надо отдать должное упорству Родса. Он несколько раз брал «академический отпуск», но всё же получил в конце концов степень бакалавра искусств. Произошло это в конце 1881 года. То есть процесс обучения в Оксфорде занял у него более восьми лет.

Регулярное пребывание в Лондоне давало Родсу возможность напитываться информацией самого разного рода. Он активно интересовался и внутренними, и международными событиями, всегда старался держать руку на политическом пульсе своего времени. Ему очень хотелось быть поближе к тем, кто задает этот пульс. А точнее, самому задавать его. Не относясь по происхождению к английскому господствующему классу, он не имел поначалу ни связей, ни положения в обществе. Но всё это он рассчитывал получить — и получил — в Оксфорде, где рядом с ним обучались представители британской элиты, готовившиеся к тому, чтобы встать у руля управления Британской империей.

В Оксфорде Родс не только заводил элитные связи, но и жадно впитывал идеи, отражавшие дух времени и будоражившие молодые умы. Обсужденный нами в прошлой статье текст Родса «Символ веры», написанный им в 1877 году, безусловно, испытал на себе влияние этих идей. Ключевой среди них была идея превосходства англосаксонской расы, которой предстоит создать величайшую в истории империю.

Незадолго до поступления Родса в Оксфорд английский искусствовед и писатель, автор известных всей Европе трудов по эстетике Джон Рескин (1819–1900) рассуждал с кафедры этого учебного заведения о «нордической крови» англосаксов, о том, что Англия должна множить свои колонии, направляя «самых энергичных и самых достойных людей» на захват «каждого клочка полезной незанятой территории и там внушать своим поселенцам, что главное для них — это верность родине, и что их первейшая цель — распространение могущества Англии на земле и на море».

А в своей книге «Лекции по искусству» тот же Рескин писал: «Современные пароходы и поезда весь мир превратили в единое государство. …Но кто должен стать его монархом?.. Нам действительно открыт путь благодетельный и славный… — царствовать или умереть… Вы, молодое поколение Англии, снова сделаете свою родину царственным троном монархов, державным островом, источником света для всего земного шара!»

Родс, безусловно, был знаком с идеями Рескина. А еще он был очень хорошо знаком с идеями Бенджамина Дизраэли (1804–1881) — одного из идеологов Британской империи, 40-го и 42-го британского премьер-министра от Консервативной партии, занимавшего этот пост в 1868-м, а затем с 1874 по 1880 год. Родс считал себя его последователем.

В чем состоял основной посыл Дизраэли? В том, что классовые противоречия внутри британского общества можно снять только путем объединения нации вокруг идеи принадлежности к высшей расе — расе, которой предстоит доминировать в мире. Господствующий класс и рабочий класс английского общества — это вовсе не класс господ и класс рабов (которые, по Марксу, должны восстать против господ). Это братья по крови, единая раса господ, которая должна властвовать над недочеловеками — туземным населением колоний. Дизраэли настаивал, что «пагубные учения… о естественном равенстве людей» подлежат искоренению. Он первым из европейских политиков провозгласил, что «раса — это всё». «Истина в том, что как прогресс, так и реакция — только слова, выдуманные для мистификации миллионов. Они ничего не значат, они — ничто… всё есть раса», — утверждал Дизраэли.

Таким образом, одна из целей идеологов британского империализма состояла в том, чтобы снять классовые противоречия, создать противоядие против «призрака», начавшего «бродить по Европе». Позже Сесиль Родс, достойный духовный ученик Дизраэли, изречет: «Если вы хотите избежать гражданской войны, вам следует стать империалистом».

Политическая программа Дизраэли содержала требования осуществить социальную реформу, направленную на улучшение гигиены труда промышленных рабочих, а также их жилищных условий (впоследствии члены «Фабианского общества» будут выдвигать сходные требования). Одновременно Дизраэли стремился «выпустить пар» недовольства, накапливавшегося в низших слоях общества (к этому же, как мы помним, стремились и фабианские социалисты). Демонстрируя озабоченность положением рабочего класса, он одновременно проповедовал во внешней политике экспансионизм, который призван был, в том числе, разбудить в английских пролетариях «расовый патриотизм» (то есть отвлечь его от внутренних проблем, переключив на внешние). Дизраэли внес серьезную лепту в то, что понятия «империализм» и «улучшение социального положения рабочих» начали восприниматься в связке. Ведь империя может щедро открыть перед английским пролетарием новые горизонты, предоставив ему для освоения и проживания всё огромное пространство колоний.

Если говорить о британском экспансионизме, то знаковыми событиями во время второго премьерского срока Дизраэли стали покупка акций Суэцкого канала (1875), провозглашение королевы Виктории «императрицей Индии» (1876), захват Англией Кипра (1878), а затем и многих территорий Африки и Азии. (Напомним, что свой «Символ веры» Родс написал в 1877 году, то есть в разгар всех этих событий.)

Характерно, что идеология британского империализма была направлена не только против набиравшей силу коммунистической идеи (которая в ту пору увязывалась в общественном сознании с Марксом и его учением, а вовсе не с Россией), но и против Российской империи. Помимо того, что Дизраэли всячески стремился ослабить позиции России в Азии, в ходе русско-турецкой войны (1877–1878) он выступил за создание англо-турецкого союза и оказание поддержки Османской империи. После того как английская эскадра показательно вошла в турецкие воды для противодействия продвижению русских войск, в Лондоне огромную популярность приобрела такая песенка:

Мы не хотим воевать, но если придется, — клянемся Джинго, У нас есть корабли, у нас есть люди, у нас найдутся и деньги. Мы уже побеждали Медведя прежде, и пока мы истинные британцы — Русские не получат Константинополь.

(Слово «Джинго» употреблялось для того, чтобы не поминать всуе имя Бога.)

Союзническим планам Дизраэли в отношении Османской империи не суждено было сбыться — этому воспротивилась либеральная оппозиция. Но шовинистические настроения, нашедшие отражение в процитированной выше песенке, надолго овладели широкими слоями английского общества. Впоследствии эти настроения были названы «джингоизмом».

О том, в какой мере можно считать интересующих нас фабианцев идейными наследниками и Родса, и Дизраэли, мы поговорим в следующей статье.

Анна Кудинова