Алексей Шульгин — Домовой

Алексей Шульгин
facebook

ДОМОВОЙ

Это старый шлюз. Он мертв. Ноябрь. Навигация кончена. Створки приоткрыты. И течет вода. Тоскливы ноябрьские дни без солнца. А это был тусклый непогожий денек, когда люди без причины не выходят на улицу.
Домовой сидел на краю бетонной стенки шлюза и болтал ногами. Идти ему было некуда. Девочка, с которой он однажды переехал в Москву, как –то быстро стала старухой, и вот год уж как умерла.
Если у духа и может быть хозяйка, то эта старушка и была хозяйкой домового. Он жил у нее в комнате в углу за коробками, наполненными старыми газетами и хламом.
Но когда девочка стала старухой? За ежедневными проказами и хлопотами домовой этого не заметил.
В кресле сидела абсолютно белая старуха и почти весь день дремала. Лишь иногда она шла на кухню или в уборную. Или возилась с бестолковым рыжим котом, которого домовой не выносил, потому что бестия гадила, где попало. И никого не уважало, даже свою любвеобильную хозяйку, готовую отдать коту последний кусок.
— Рыжка, Рыы-ыыжка. – нараспев звала хозяйка кота. И успокаивалась лишь когда животное ложилось ей на колени и засыпало. Старуха тоже закрывала глаза и погружалась в дрему.
В последний год ей все стало мерещится и чудится. Какие-то мальчишки вдруг появлялись на книжных шкафах. Это ее порой сердило, и тогда она звала внука.
— Нет, ты им скажи. Пусть уходят.
И внук, пряча тревогу, осматривал пустую бабушкину комнату и обещал в другой раз разобраться с мальчишками.
— А сейчас их нет? – неуверенно переспрашивала старух.
— Нет.
Но мальчишки все чаще являлись к ней. А силы таяли. Заметно.
Домовой видел, как тяжело по утрам поднималась с постели его старуха, как все неохотнее шаркала она на кухню завтракать.
Однажды она упала и уже не вставала с кровати.
Старуха вскоре умерла.

От черной воды тянуло сыростью и холодом. Вдоль канала зажгли фонари. А домовой сидел, как каменный, не шевелясь. Он смотрел на воду. Над ним проносились с лязгом и свистом электрички.

— Сонька, Сонька, какая же ты дура! – слышался ему голос хозяйки.
Когда девочка стала старухой? Мучительно силился понять домовой.
Ведь вот вчера, они вышли из большого каменного дома в уездном городе, заказали подводу, погрузили вещи и поехали в Рязань.
В тот раз домовой первый раз лишился дома. И какого! Двухэтажного, с деревянною скрипучей лестницей, чердаком и погребом, с хозяйственными постройками во дворе. И жили они на Соборной площади. Но что есть домовой без людей в пустом доме? И наш домовой незаметно пристроился в телеге и поехал со всеми в неизвестность. Любил ли он людей? Домовой не может любить кого-то. Но к девочке Соне он привязался. По вечерам, когда ее клали спать и лежа в кровати она пальчиком водила по узорам ковра, домовой легонько постукивал в стену и этот звук убаюкивал ребенка. Так и засыпала девочка под легкое постукивание. Он любил наводить порядок в игрушках Сони, по-своему их расставляя. Игрушек было немного: заводные качели, котик в башмачке, кукла с фарфоровой головой, альбомчик с бархатной обложкой и наклеенным цветочком, куда подружки старательно записывали пожелания и рисовали милые безделушки…
По праздникам в дом приходил поп, у икон зажигались свечи, поп кадил сладкий дым наполнял комнаты, дом наполнялся непонятными и величественными звуками. Шла служба. Потом семейство обедало за длинным столом.
Что все это полетело в тартарары, домовой смирился. Но когда успела стать старухой его девочка? Он этого не заметил. И теперь сидел у темной воды, как будто в дреме, и вспоминал, копался в бездонной памяти.
Сколько потом они переезжали с места на место? Сперва жили в сыром полуподвале, с окошками над головой, в которых мелькали ноги. Домовой гонял крыс с кошками, у него портился характер. Бывало ночью, он скидывал с плиты соседскую кастрюлю, та с грохотом падала, варево разливалось, а утром разражался грандиозный скандал. Потом, когда у девочки родился сын, переехали в бревенчатый деревянный дом, где людей жило, как тараканов. Люди исчезали и появлялись новые. В деревянном доме был чердак и лунными ночами хорошо было сидеть на чердаке и смотреть как в лунном свете кружатся пылинки, можно было побегать, поскрипеть половицами, повыть, подражая ветру, в печную трубу. Все как полагается. Домовой был доволен. Но и здесь они не задержались. Когда у сына девочки родился сын, семья переехала в каменный дом, напоминавший муравейник, много коробок и в каждой живут чужие люди. Кряхти не кряхти, а надо привыкать.
Когда у девочки умер сын, домовой спокойно смотрел на стоящий у подъезда гроб. Он столько перевидал смертей, что относился к ним как к листопаду. И чего так убивалась старуха? А что это была за старуха?
И тогда еще домовой не понял… А теперь ломал голову: когда его девочка стала старухой?
Сидя на антресоли, он открывал старые чемоданы и перебирал вещи: старый гобелен, брошюру о Барыкинской Божьей матери Киево-Печерской типографии, заводные качели, альбомчик, фотографии, валенки, пенснэ, серебряные ложки… Главное прочный уклад. А его не было. Жизнь менялась. Люди суетились.
Домовой сидел у шлюза. Давно стемнело. Дул холодный ветер. Идти ему было некуда. Если бы можно было, он утопился, но духи бессмертны.
А люди умирали и будут умирать. Где сейчас его девочка?
-Сонька, Сонька, какая же ты дура! – слышится домовому.

Мог бы домовой воскресить из мертвых? Такой силы не дано бывшему ангелу. Воскресить из мертвых любимую хозяйку и омолодить ее домовой не мог. Он теперь только слышал ее голос, но все слабее и слабее.
Ему хотелось в каменный дом в далеком уезде, на худой конец в деревенскую избу, где можно прятаться в погребе и на чердаке, заговаривать мышей, заплетать косы лошади, подкладывать сена корове, дружить с котом, греться о теплые печные кирпичи. Как пахло хлебами, когда хозяйки выпекали караваи! Этот запах не позабыть. Как невозможно забыть время на заре, когда выглянешь во двор, босыми ногами ступишь на прохладную землю и взглянешь на нежно окрашенный розовым небосвод, с которого нехотя оплывает ночная тьма. На траве роса, ни один листок в саду не шелохнется. Еще не орут петухи. Но вот-вот, одно мгновение и родится новый день. Этого не позабыть.
хотя в городе домовой быстро обвыкся. Печь в доме не топили, заслонки, чтобы сберечь тепло, не закрывали. Пожара и угара можно было не опасаться. К колодцу за водой не ходили, в лес за дровами не ездили. В бане не мылись.
И постоянный городской шум, как гул леса в непогоду. Домовой в городе часто слышал, как воет Лихо. Сколько жителей – столько и горя: болели, умирали, калечились… И выло Лихо. А домовой слышал.
Но всегда рядом была девочка. И разгоняя свои невеселые мысли, домовой тихонько постукивал ей в стенку.
Сейчас те годы казались домовому благословенными. По улицам мчались извозчики, косили глазами разномастные лошади. Рылись в лошадиных яблоках воробьи. А воробей птица веселая. И люди, казалось, домовому были добрее, доверчивее и уживчивей.
А теперь.
Домовой ушел из дома: не ужился с молодыми хозяевами. Все рушилось и жизни не было. Каждый Божий день у них ссоры. Бога не боятся, иконы по углам навесили только, а живут как звери. Хотя звери и те не такие злые. А тут как бесноватые. И детей не стыдятся. Орут, сквернословят, руки могут распустить. Дети, глядя на них портятся не по дням, а по часам, хватают от родителей. Страдают дети. Дочка их в телефоне и ноутбуке. Что ей стучать? Не услышит. А ведь ей маленькой сказки читали.
Маленького еще жальче. Но ведь с собой не заберешь.
Как умерла старуха все пошло наперекосяк.
И когда девочка стала старухой?
Крепился домовой. А спустя год ушел. И вот шлюз, ноябрь и темно. Темно и холодно. Старик все смотрел на воду. Скоро зима, снег, к Рождеству явится к людям елочный дед, принесет подарки. Счастье! Как человек только его не обзывал, все-то чудится ему счастье в будущем, за углом или в случайной страстишке мерещится счастье, или у чужих людей. А счастье близко, под рукой, каждый Божий день счастлив человек. Уже потому хотя бы, что ЖИВ.

Совсем стемнело. Случайно я шел вдоль канала и остановился у шлюза. Поставил сумку на землю, достал флягу и яблоко.
А когда собрался уходить, домовой забрался ко мне в сумку.
Успею я стать стариком? Мне неинтересно. Каждое утро моими глазами на мир смотрит мальчик. Где у нас в квартире поселился домовой, я точно не знаю, но свое присутствие он часто обнаруживает стуком, скрипами и напевными звуками. Иногда его видит кошка.

(Рисунок. Копия с литографии Татьяны Александровой)
ссылка

.

КУЗЯ

У людей в наши дни начался дефицит любви. Запас любви у собаки неиссякаем. Видимо, собаки отсталы в развитии. Но нужно ли развиваться, чтобы в итоги прийти к бесчувствию и расчетливости?

Нашел он его возле старых гаражей в Бирюлево и взял домой. Щенок, больше похожий на медвежонка, был очень симпатичным, как все маленькие. Серый окрас с черноватыми подпалинами, мокрый кожаный нос и розовый ротик.
— Кузя, Кузя, Кузя! – позвал хозяин. И щенок с того дня стал Кузей. Почему в собаке рождается эта горячая, такая религиозная любовь к человеку? Как потомок волка способен так любить? Но любовь эта есть. В щенке пробудилась любовь к своему хозяину и уже никогда не угасала.
Он обоготворил голос своего хозяина, руки, тискавшие его за бока, уши, любил эти корявые руки, дававшие ему миску, наполненную, то горячей кашей с мясом, или ароматным супом, то другой вкусной едой. Любил, когда хозяин прицеплял на ошейник поводок и на рассвете, когда жена и дочка хозяина еще всхрапывали в кроватях, они шли гулять.
Очень быстро из щенка, вырос недопесок, и стало ясно: крупный вымахает экземпляр. Широченная грудь, крепкие, как у гончей лапы, здоровенная, как у овчарки, башка с висячими ушами. Лаял Кузя басом. На вид казался грозным, но людей любил. Любовь к людям в нем разрасталась: видимо, сыграло роль его чудесное спасение с гаражного дна. Кузе повезло. И хозяин его был славный малый, голубятник, всю жизнь, возившийся то с птицами, то с рыбами, то с кроликами, то с курами. Иными словами – юннат.
Человек и собака скрашивали друг другу жизнь. Когда в семье наступал разлад, как хорошо было поговорить с собакой. Тоска, злоба и растерянность отступали куда-то.
Но пришел час, когда жена категорически сказала:
— Давай, куда хочешь, но чтобы собаки дома не было.
И возле голубятни человек, сколотил из фанеры будку, прикрутил кольцо, на кольцо повесил цепь, а на цепь посадил собаку. И как выл, плакал и рвался в первую ночь пес. Что вытерпела собака на цепи, лишенная дома и хозяина, ведомо одному Богу. Но и человек страдал и мучился, так сильно, что стонал всю ночь.
Ко всему привыкают люди, учат они ко всему привыкать зверей. Хозяин каждый день на рассвете приходил к Кузе, кормил и гулял с ним по лесу. А когда не работал приходил несколько раз в день. Что собаке не нравилось, частенько хозяин приходил с другими мужиками. Выпустив голубей, хозяин с мужиками сидели и пили из стеклянных поилок вонючую жидкость, разговаривая все громче и оживленнее. Воняли дымом. А потом пошатываясь, шли в разные стороны.
Шло время. Многое узнал пес: распознавал запахи разных птиц и зверей, машин, деревьев, кустов, трав, рыб, лягушек и корней. Пес узнавал все, что положено знать в собачьей жизни.
— Кузя, Кузя! – утром звал родной голос. И с радостным лаем, повизгивая кобель прыгал на грудь любимого человека, пытаясь поцеловать в лицо.
Три лета провел Кузя в деревне, где жил вольно. Но городскому псу нравилось в городе.
Однажды хозяину сказали:
-Хватит мучить собаку. Все равно ее тут отравят. И жалуются, чего у тебя пес в голубятне. Давай, отдай пса начальнику. У него загородный дом. Собаке там будет хорошо.
И много еще чего говорили человеку. И в какой-то день хозяин решился. И взял собаку и в электричке повез ее далеко и оставил человеку с бородкой клинышком и уехал один, много выпив водки на платформе. И плакал.
И часто думал хозяин: «Как там мой Кузя»? Но успокаивал себя мыслью, что псу лучше живется за городом.
И долго не знал этот человек, что два дня рвалась собака с цепи, а на третьи сутки умерла. Умер верный Кузя без покаяния, но не изменив своей верной любви, любви, которая у собак превыше человеческой веры.
Узнав, человек стал больше пить, а сильно выпив, много плакал. Все ему вспоминался, маленький похожий на медвежонка щенок.
— Кузя, Кузя, Кузя! – в пьяном тумане звал он и казалось ему, что слышится радостный бас. Это лаял его пес.
А в семье человек жить не смог.
Но, вероятно, это было связано не только с Кузей, слезы человека тоже были не только о пропавшем друге. Но собачьей верности ему не хватало.
ссылка

.