Александр Кабаков «Частное слово»
КАБАКОВ
Александр Абрамович
Не знаю, зачем я за это взялся. У меня полно практических и психологических проблем, не подобающих моему возрасту, и не меньше проблем, возрасту подобающих — ну, прежде всего, болезней, которые я нажил за предшествовавшую жизнь и продолжаю наживать в жизни текущей, не справляясь с проблемами неподобающими… А я про новый мир. Сумасшедший в данном случае я, а не мир… Но не буду продолжать стенания, взялся — так уж тяни.
Ну, так зачем же я, так нагруженный индивидуальными проблемами, взялся писать о том, что меня прямо не касается? Перемены в мире, которые чрезвычайно занимают и огорчают меня, начнут прямо сказываться на существовании мирного российского обывателя, которым я был, есть и еще сколько-то времени буду, уже после меня. Вряд ли они непосредственно заденут и детей — они тоже немолоды. Какое же мне дело до этих перемен, их признаков, которые все заметней, и перспектив? Почему эти признаки выводят меня из равновесия, и каждый новый, обнаружившись, некоторое время не дает покоя?.. Надо бы разобраться… Но прервусь.
Среди новостей: в британскую королевскую конную гвардию начали принимать женщин, одной из первых королевских гвардеек стала чернокожая девушка. Тут же вспомнил, что несколько лет назад мелькнуло: известные всему миру медвежьи шапки гвардейцев уже не медвежьи, а синтетические. И еще: примерно тогда же запретили знаменитую английскую конную охоту на лис. Мне всегда жальче медведей, лошадей, лис и других невинных, чем убивающих все живое людей. Но когда я прочитал про шапки, мне стало жалко себя — вот и в Англию расхотелось… Ну, ладно.
Нет, продолжу. Казарма гвардейцев на Whitehall, как положено военному объекту, охраняется часовыми — в тяжелых ботинках, похожих на полированные пушечные ядра, красных мундирах и этих самых как бы медвежьих шапках. Если заглянуть под шапку, увидишь мальчишеское лицо, старательно серьезное — в гвардию записывают не то с двенадцати, не то с четырнадцати лет. Раньше вербовщики сидели в пабах, туда суровые отцы приводили пацанят… Интересно, как будут выглядеть эти девицы? В мужских чугунных ботинках, но мундиры с вытачками на груди? И как можно убрать прическу под медвежью синтетику?.. Все кончено. Англия вообще в последние лет пятьдесят сильно продвинулась по этому пути — королевские гвардейки неплохо дополнят картину Лондона, в котором мечетей теперь больше, чем пивных… Все кончено.
Но какое же мне дело до этого? Да никакого. И Англия здесь ни при чем.
А вот лучше про «Анну Каренину». Понять в этом романе ничего нельзя. Почему муж ей развода не дает? Подала бы в суд… И этот… ну, офицер, который лошади спину сломал… Что она в нем нашла? И почему под поезд бросилась? Отдал бы ей суд пацана, договорились бы с отцом насчет встреч — ну, раз в неделю, зоопарк, то-се… Вообще в книгах много непонятного. Дуэль… Обиду можно смыть только кровью, бесчестье… То есть, бесчестье — это моральный ущерб? Так за него по суду полагаются бабки, а убивать — это беспредел. Прикинь: а если тебя завалят?.. И во всех романах — педофилия. Хорошо, если девчонке шестнадцать, а то ведь тринадцать! Срок этим мужикам полагается крутой, а мы про них учим… И так далее.
Бесчестье, превратившееся в моральный ущерб, изменило понятие «человек». Все, что мы привыкли воображать себе, когда произносим «человек», — загадочная душа, мучительная любовь, непобедимая страсть, необъяснимая ненависть, зависть и ревность, гордость и навязчивая идея… Все исчезло или должно исчезнуть вот-вот. В правовом государстве нет места этим дикостям. Демократия не предусматривает ни гениев, ни злодейств. Брейвику не разрешали из тюрьмы поступать в университет. Какое нарушение неотъемлемых прав! Одумались — разрешили, но вроде как на заочный. Бедный Брейвик!
Интересы меньшинств должны быть защищены, грех отменяется вместе с тоталитаризмом. Новое — синоним хорошего. Традиции — нечто, подлежащее искоренению или, временно, заключению в музейные гетто. Человечество отныне и навсегда достигло идеала, этот идеал — политическая корректность, мультикультурность временно отложена как практика, но не как идеология. Кто там шагает правой? Полиция. Кто там шагает левой? Все остальные, впереди университетские профессора и переодетые банковские клерки. Долой глобализм и окна в «Макдоналдсах»! Платиновая кредитка в кармане поощряет бесчинства в неслужебное время. Французский «икорный социализм» сорбоннских вольнодумцев переводится на язык российских осин (упаси Боже от «русских», вот надо бы еще язык сделать «российским», тем более что русский все равно угробили) как «норковый либерализм» креативного класса. Заметим: креативного, а не творческого, хватает чутья не переводить дословно… А, да черт с ним!
Не стоит оценивать — хорошо или плохо. Никак — просто так есть, как есть. А как именно есть — все и без оценок понятно… Можно не продолжать. Но хочется.
Теперь о матчасти, которую, как было сказано в старом анекдоте, надо знать.
Когда конец света ожидался в связи с летевшим за паровозом облаком угольного дыма, имевшим очевидные очертания черта, апокалипсиса можно было избежать. Кондуктор, нажми на тормоза! Это требование ретроградной и просто необразованной части общества казалось в принципе выполнимым. А потому и конец света не представлялся просвещенной публике непременным в близком будущем. В конце концов, все то же колесо, что и у повозки Павла Ивановича, а уж доедет ли и за сколько времени — пять дней или одни сутки — это детали. Нынешний конец света отличается тем, что уничтожаются — именно уничтожаются, а не сокращаются — время, расстояние, стены, океаны, власть разрешающая или запрещающая. В соседнем доме или на другом континенте живет ваш корреспондент, посылаете вы ему поздравление с днем рождения или инструкцию, как сделать бомбу из компонентов, заказанных в интернет-магазине, — не имеет значения. Можно читать не купленную и даже не украденную книгу, можно смотреть еще не вышедшее кино, можно писать что, как и о чем угодно. Недавно обнаружился еще какой-то секретный Интернет, не только не контролируемый никакими властями, но и не обнаружимый непосвященными. Атомная бомба могла убить миллионы и предотвратила третью мировую — Господь не попустил. Умело используемая компьютерная сеть может убить всех. Промысел Господень исключается — в нем уже в который раз, но, похоже, что теперь в последний, не нуждается человечество. Точнее, то, что теперь занимает место человечества… Все понятно, долгие объяснения не нужны. Да я уж сто раз об этом писал и говорил.
Паника, говорите вы? И гагары тоже стонут, гром ударов их пугает… Или как там? Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни… Ну да, недоступно. А чем наслаждаться-то? Развороченным мясом и вонью, которая всегда стоит над битвой? Молодой поэт Пешков, насколько я знаю, никогда и ни на какой войне не был… И вот, казалось бы, настала пора радоваться гагарам: вместо внезапного, без объявления войны, на рассвете начинающегося массового убийства, теперь бесконечные заседания Совета безопасности ООН и ссылки на международное право… Решения международных организаций и права человека (какого? — не говорится)… Но мне, гагаре, нерадостно: еще что-то отняли у обычных людей. Например, справедливое нападение приличных стран на бандитскую малину, в которую превратил свое государство какой-нибудь вождь. Нет, с ним разговаривают, как с приличным человеком, пока не лопнет терпение у американского президента — или кто там вместо него теперь? И ядерные правительства качают права друг перед другом — вместо того чтобы сообща стереть в порошок выродка, выродочный (ну и что, что демократически избранный? Гитлера тоже выбрали) режим и людоедскую идеологию… А, да что говорить.
Сказка о голом короле раздражает: не хватало нам еще такого неполиткорректного мальчишки. Тем более если кто и завопит, что видит старого эксгибициониста, то это будет не тинейджер, а какой-нибудь престарелый мракобес и ретроград, вроде меня. Если бы молодой — куда ни шло, молодежь всегда права, за ней будущее. Увы, правда. Но про голого они не скажут — они сами готовы пройтись без штанов, и некоторые решаются — а что, прикольно. А уж встретить аплодисментами всегда готовы. Это ж тренд! Слово на заборе написать или расширенную правду, включающую, кроме трех букв, еще и актуальный антиправительственный лозунг — это ж искусство! Связь непонятна? Да бросьте, все вы понимаете. Фрондерство в сочетании с шарлатанством — художественное сопровождение всех революций, начиная с самых первых. Говорят, первоначально художнику пришла идея не черного, а красного квадрата.
Отступление: выражение «свет в конце туннеля» с легкой руки, чтоб ее оторвало, малограмотных публицистов употребляется в смыслах «появившаяся надежда на благополучный исход», «благоприятный вариант будущего» и тому подобных. Между тем есть свидетельства, что некий туннель со светом в его дальнем конце видят умирающие, что это есть переход из этого в тот мир, последний путь души. «На строительстве нового торгового центра виден свет в конце туннеля…» Прекрасная перспектива.
Это просто маленький мазок в лирической части картины: мучительная смерть грамотной речи.
Конец света, говорите? Все ближе мерцает свет конца…
Попробуйте найти пять заметных явлений современной мировой общественной жизни, которые были представимы… ну, полвека назад. Пошли от самого начала к самому условному концу. Итак — рождение. Суррогатное материнство. Неистовый питерский сенатор смешон, конечно, а уж романтическая депутатка — обхохочешься. Но что правда, то правда: чего в нормальной человеческой жизни не было, того не было. И стихи, и пошловатые песни о матери, и родина-мать… Это какая? Родина — суррогатная мать — зовет? То есть я не хочу сказать, что это было гуманно — посылать на смерть именем страны, особенно такой, где с одной стороны окопы, а с другой — лесоповал. Но ведь было! Отец же мой воевал!.. А как быть с комплексами? С эдиповым, например? Какую из матерей мальчик будет ревновать к отцу? И так далее. Небольшой, но шаг от понятия «человек», со всеми его дикостями, к чему-то другому. «Биологическая структура», например. Между прочим, «Институт биологических структур» — это контора, которая занимается мумией Ленина. Просто к слову пришлось. Да, вот еще: суррогатное материнство больших денег стоит, а усыновление — по идее, никаких. Не та мать, что родила… Но появился еще один вид услуг — коммерческое вынашивание. Рекламируемое жильцами замка в деревне под названием Грязи. Или Грязь. Кто-то уже так и сказал по телевизору: «звездные суррогатные родители».
Продолжаю: детство. Ну, и еще отрочество — это из жизни тех, кого на современном русском называют тинейджерами. Страна за страной дает своим правительственным органам право вмешиваться в семейное воспитание. Скандинавы, как обычно, впереди. Полиция вламывается в частное жилище, в котором отец дал старомодный поджопник расшалившемуся сыну. Наручники на садиста надевают под вопли опомнившегося ребенка… Понимаю, что оказываюсь в компании наших противников ювенильной юстиции, среди которых морально сомнительный детский омбудсмен и прочие подобные. А что ж делать? Компания дурная, но детей отбирать у родителей, верящих в воспитательную силу шлепка и стояния в углу — ну, убейте меня, тирания. Где твои свободы, либерализм? Где независимость частной жизни от государства? Не дает ответа.
Образование. Дело сложное, им профессура занимается (про купленные диссертации — это не по теме). И везде, конечно, ЕГЭ. Вопрос: выпускник Московского университета образца, допустим, девятьсот тринадцатого года был образованный человек? Кто б сомневался, хотя судить можем только понаслышке. А спустя сто лет? Ну, современный специалист — и на том спасибо. Я тут видел резюме одного такого. В каждой фразе — минимум три грамматические ошибки плюс одна сплошная стилистическая. Владеет английским и испанским. Ну, так и писал бы на одном из этих языков. Или уж, если приспичило по-русски, так со словарем…
Тут как раз кстати гендерные проблемы. По-старому — половой вопрос. Гламурный полурасстрига, позорящий духовное звание, заявил, что сам мужеложцев в печи запихивал бы — ну, он чудище, выползшее из телевизора. Однако ж насчет парадов и я не пойму. Не в том смысле, что их надо запрещать, имеют право, как все граждане, ходить по улицам с флагами и воплями. Но я их самих не понимаю. Ну, скажите, почему я не пляшу голым в защиту права спать со всеми женщинами подряд? Между тем, это мое право ограничивается мужьями и физиологическими возможностями. Почему же этим ребятам все время чего-то не хватает, хотя и статью давным-давно отменили, и на концерты официально заявившего себя андрогином безголосого клоуна народ ломится? Казаки им мешают и закон о пропаганде? Так костюмированные казаки смешат публику по любому поводу, но нагайками пока не особенно машут, а законов о запретах у нас и других полно. Вот, например, курить можно только на морозе, а бесправных курящих у нас все еще больше, чем среднеполых граждан… И еще: рассказывать детям всю правду про все разнообразие ночных занятий — ну, воля ваша. Нигде не спешат принимать на этот счет разрешительные правила, и в свободной Америке, дай ей Бог с другими проблемами справиться, одни фильмы выпускают для семейного просмотра, а другие — с 21 года, и режиссеры, бывает, сами режут произведения искусства, потому что не хотят терять денежную подростковую аудиторию… Но нам же нужно круче, чем в Америке! Поэтому наши конгрессмены и сенаторы роняют пену, обличая содомитов и с наслаждением ожидая активности оппонентов, а оппоненты, в свою очередь… А ведь еще недавно все было тихо и спокойно. И своими глазами я видел публичные страстные объятия двух высокопоставленных чиновников внешне одного пола — нет, теперь оказывается, что им прав не хватало. Мир борется за гейское счастье примерно с такой же беззаветностью, как против загрязнения среды. Среда оказалась не так уж попорчена, как кажется «зеленым», геи счастливы и несчастливы, как все люди, независимо от законов, а по любви… А цивилизованный (самоназвание) мир все борется. Потому что бороться с несовершенством окружающей действительности гораздо легче и приятней, чем со своим собственным… Ну, все понятно.
Теперь про святое — про деньги. Даже рука дрожит больше обычного: тема еще стремней, чем гейские дела (ну, почему геи?! почему изгнаны старые слова? о, несчастный русский язык, земля ему пухом…), деньги трогать нельзя… Тем более что на эту материю у меня совершенно антиглобалистские, неожиданно левые (впрочем, одновременно, совсем уж странным образом, близкие к шариату) взгляды… Итак: приходит время получать зарплату. Что происходило в такие критические дни каких-нибудь тридцать лет назад в нашей отсталой, а сорок — и в передовых странах? Народ выстраивался к издевательски низко расположенному окошечку кассы, сверху полукруглому. Оттуда выползала лежащая на листе ведомости пачечка бумажных денег и поверх горстка мелочи. Пересчитав их (или небрежно не пересчитав), трудящийся сгребал приход в карман, расписывался в ведомости рядом с указующей галочкой и, в наиболее благоустроенных конторах, получал узкий листок, на котором слепыми машинописными цифрами было обозначено, сколько оклад, сколько был аванс, сколько премия, сколько удержанных командировочных… Что вместо этого теперь, вы и так знаете. Сплошные пластиковые удобства, комиссия за услуги банка, комиссия при снятии в «чужом» банкомате, банковский кризис, ожидающийся всегда, и дефолт, наступающий иногда, но всегда как раз не вовремя… Я ненавижу банки. Я не понимаю, почему я не могу получать заработанное, как раньше: раз — и в карман. Украдут? А с карточки все, что есть, а не только то, что с собою, не скачают? Как вам такая безопасность?.. Я не понимаю, почему меня заставляют получать мои кровные через вторые руки и не столько, сколько хочу, а столько, сколько мне за раз положено. Я не понимаю, почему мои деньги должны лежать в сейфе у чужого дяди, а этот дядя может ими так распорядиться, что я ему еще должен буду… Я решительный противник банковского капитала. И не надо мне про то, что на нем построена вся экономика. Не морочьте мне голову. Экономика построена на труде людей. А труд, заключающийся в том, что мои деньги прокручивают во всемирной «пирамиде», я не признаю. Я умею считать и потому точно знаю, что либо обещанные мне проценты меньше инфляции, либо больше — но такой банк завтра прогорит. Пластиковые карточки — оружие массового одурачивания. То, что нас к ним приучили, равно в смысле человеколюбия распространению табака и других наркотиков. Да, я мракобес и ретроград, но эти почетные звания я заслужил не на ниве борьбы с банками, я ни с чем не борюсь, и карточки, конечно, лежат в моем бумажнике. Однако считайте меня кем хотите, но банки — хитрые грабители, вот и все.
Насчет мракобесия. Несколько лет назад я опубликовал в Сети рассуждение под соответствующим заголовком «Право на мракобесие». Формулировка была придумана по журналистской привычке дразнить читателя. На самом деле речь шла о справедливости и шарлатанстве. О справедливости: если вы, господа антиклерикалы, считаете Церковь обычным земным институтом, подверженным коррупции и прочим безобразиям, а не Домом Божьим, то чего ж вы пристаете к Священству? Вам что, для обличений не хватает других рук, на которых часы бессмысленно дорогие? Да любой глава сельской администрации в дотационном регионе носит не дешевле. Да и ваш главный редактор… Ладно, не будем дожимать — откуда у него такие деньги, и за что хозяин такого средства такой массовой информации их ему платит, и какое место вы сами занимаете в социальном расслоении… А если вы все же признаете святость Церкви хотя бы для ее паствы, то что ж вы в чужой монастырь лезете со своим строевым уставом? Вот неудержимый, прямо скажем — безбашенный церковный комментатор высказался относительно одежды, подобающей православной женщине, — заметьте, именно православной, то есть принадлежащей к пастве, добровольно принимающей наставления Церкви. Ужас, что началось! Между тем, любой светский самозваный мыслитель высказывается насчет хиджабов, крестов на груди и прочих предметов религиозной традиции — и ничего, ему можно. И в цивилизованных — ну, уж как водится — странах законы принимают против женских платков. А, спрашивается, какое вам дело? Вот я кастрюлю на голову надену — что, не имею права, я, свободный гражданин либерального государства? Глава любой общественной организации может высказываться относительно хоть истории, хоть географии — и ничего, никто внимания не обращает. А иерарх что ни скажи — какое он право имеет в светскую жизнь вмешиваться! Имеет, господа, имеет в рамках вашей же свободы слова. Или в рамках вашей свободы свободны только вы?.. В общем, понятно.
Теперь о шарлатанстве, то есть, прошу прощения, об актуальном искусстве. Тут с мракобесием и, в частности, с религией дело обстоит так же, как вообще с человеческой историей и историей культуры в частности. Его величество постмодерн, о смерти которого столько лет твердят культурологи и другие люди без профессии, проникает везде. Это не школа, не направление, это воздух. Сказать про кого-то «постмодернист» — не сказать ничего, мы ведь не сообщаем особо про какое-либо живое существо, что оно вдыхает кислород, а выдыхает углекислый газ. Мы все постмодернисты по факту существования в постмодерне. Мы вдыхаем кислород традиционной культуры и выдыхаем углекислый газ постмодернистских пародий, парафразов, интерпретаций, пересмешничества и издевки. Религия — не исключение. Существование многих современных художников (в широком смысле) есть паразитирование на классической культуре (особенно в театре) и на религиозных символах и метафорах (в как бы изобразительном как бы искусстве). Осторожно, религия — справедливый призыв: осторожно, ребята, вам еще предстоит пользоваться тем, над чем вы посмеиваетесь, не станет предмета пародирования, не станет и пародистов (постмодернистов). Девичья (условно) группа с непристойным английским названием знала, где плясать: невменяемая и не по-христиански мстительная реакция госслужащих, еще не научившихся естественно креститься, но уже вовсю воюющих за веру, завершила это постмодернистское безобразие… Вы, господа актуальные художники, хотите улучшить Церковь, добиваетесь ее толерантности? Бедные вы, бедные, что ж вы пилите один из главных суков, на которых висят ваши изошутки и анекдоты? Если б не хоругвеносцы, если б не милоновы и наущаемые дьяволом тотально басманные судьи, кто б вами заинтересовался всерьез? Три культуролога и десяток коллег, у которых вернисажи будут здесь же, но позже?.. Актуальное искусство — шарлатанство, но не в обидном смысле, а в том, в котором шарлатанство вообще почти всякое искусство: публика хочет фокуса, обмана зрения, иллюзии — она их получает. И ладно. Но только не надо мне говорить про жизнь души, про беседу с Небом, про Истину и Красоту… Впрочем, давно уже никто и не говорит.
Теперь кратко если не о самом главном, то просто о самом. О нем самом.
Откровенно повторюсь, сто раз говорил, гордясь афоризмом: никто не может примирить меня с властью, кроме ее противников, и никто не может вызвать к ней такого отвращения, как ее сторонники. И это все о ней.
И о нем тоже.
Нет, все же кратко аргументирую. Вот мне говорят: не суди о Болотной по тем, кто был на помосте, зато толпа была чудесная, мирная и интеллигентная. Ну, согласен. Там, в толпе, были почти все мои друзья. Но они мне так и не объяснили, почему на эстраде их представляли те, кто представлял — воздержусь от перечисления имен и поименных характеристик, не в моих правилах, да их и так все знают. Это совесть нации, ее мозг и прочее? Ленин, конечно, был сволочь и интеллигенцию обидел из своих, бандитских соображений. Конечно, хамство. Но что такая интеллигенция есть национальный мозг… Стыдно, но с этим мне тоже согласиться трудно.
А власть… Что ж власть… Она, конечно, отвратительна, как руки брадобрея (теперь мало кто бреется, тем более в парикмахерской, в основном управляются с подрощенной щетиной триммером, все метафоры стареют, все!)… Но у меня один риторический вопрос: почему те, кто теперь клеймит нынешнюю власть, предыдущую — в смысле, советскую — не клеймили публично? По возрасту могли бы успеть… Я о бывших тогда комсоргами и ставших теперь совестливыми вольнодумцами здесь не говорю, у меня вопрос к приличным людям. Единственным автором откровенной и прямолинейной, «встольной» и подпадающей под статью антисоветчины был тогда в нашей, теперь поголовно «болотной» компании, извините за нескромность, я. И я их не сужу, что они тогда не перли на баррикады с наружной стороны. Но каким-то не вполне героическим вижу я их теперешний самозабвенный протест. А для меня личные мотивы важней, чем общественные. Я, видите ли, по профессии должен интересоваться психологическими внутренностями человека, а не социальной косметикой.
В общем, все ведь понятно? Все это частями я уже многократно описывал — ну, теперь объединил в сумбурную, но почти полную картину… Зачем?
Вот зачем — отвечаю на вопрос, заданный себе самому вначале: чтобы окончательно выяснить отношения. В той компании, в которой прошла жизнь, мне комфортно по-человечески, но уже просто невозможно высказываться на почти любую тему: разошлись. В противоположной — вообще тошнит, да в ней никто и не ждет меня, замаранного давней репутацией либерала и пятым пунктом. Ну, так вот: я объявляю, кто я. Не то чтобы не могу молчать, но больше не хочу. Вот он я. Кто не пожелает после этого знаться — ну, увы. А кто сам такой, только сказать стесняется, — прошу в компанию отщепенцев. В много раз упомянутом выше сообществе это называется coming out — выход из тени.
Хотя множественное число от этого существительного выглядит странно…
В общем, считайте сказанное просто частным мнением. Впрочем, и вся жизнь — частное дело.
P.S.
Не вовремя я это публикую, ох, не вовремя! Когда писал, было еще туда-сюда, а теперь… Война. Причем, как обычно, ожесточеннее всех сцепились между собой мастера культуры. С кем вы? А вы?! Сам такой! Купленный! А тебе завидно?!.
Не вовремя. Да я и всегда со своими частными словами вылезаю либо к шапочному разбору, либо к дележу оплеух.
Печатается по «Знамя» 2014, №4