Александр Беляков

Александр Беляков

Родился в 1962 году. Окончил математический факультет Ярославского университета (1984), работал программистом, журналистом, редактором на радио и телевидении. Начал печататься в 1988 году, в 1992 году выпустил первую книгу стихов «Ковчег неуюта». Далее последовали сборники «Зимовье» (1995), «Эра аэра» (1998), «Книга стихотворений» (2001), «Бесследные марши» (2006) и «Углекислые сны» (2010). Публикации в журнале «Знамя»: «Керамический брат» (№ 12, 1996); «Жена ларёшника» (№ 11, 1998); «наставление для слепнущих пилотов» (№ 5, 2009). В 2012 году удостоен премии-стипендии Фонда памяти Иосифа Бродского. Седьмая по счету книга стихотворений «Ротация секретных экспедиций» выпущена в 2015 году «Новым литературным обозрением» в серии «Новая поэзия». Живет в Ярославле.

facebook

---

все мои приятели
сдохли или спятили

---

Пока дороги не озвучены,
Нас примет мокрая окраина,
Где труб обтрёпанные брючины
Свисают в небо без хозяина.

Так усмиряется распутица.
Когда пространство занавешено,
Нам остаётся только кутаться
В слова и целоваться бешено.

И я пьянею от никчёмности…
Здесь север бродит невидимкою
И все почётные копчёности
Легко разглаживает льдинкою.

---

* * *
когда мама слегла с ума
в снегу под окном вырос вишнёвый сад
обезьяны запели на голых ветвях
ночью они не давали маме заснуть
а днём её будил самолёт из Рима

---

* * *
Осень моя, пышнотелая крашеная блондинка,
Топчется на дворе, курит на холодке.
И золочёный окурок давит носком ботинка,
Прежде чем мы отправимся странствовать налегке.

Матерь багрянородная, чада твои озябли,
А ты поднялась до неба статуей надувной:
Будто ночной тревоги ратные дирижабли,
Груди твои порожние колышутся надо мной.

Какие ты глазки строила, в каких изошла обидах!
Но подымается ветер, и обмираем мы:
Загадочная донельзя, ты делаешь плавный выдох
И пёстрым хламом ложишься в ногах у девы-зимы.

---

* * *
каждый в свои за пятьдесят
слишком похож на себя самого
чтобы не выглядеть побеждённым

жизнь отстоялась
и все поделились
на придурков циников и зануд

я пишу это чтобы не двигаться
не упираться который раз
в стену проросшую сквозь башку

---

* * *
В лесах картофельных я выкопал отца,
Нагого, тощего, зелёного с лица.
Осенней полночью, когда стирала мать,
Я под кровать его пристроил – дозревать.

---

***
во чреве говорения
чей холод нарочит
под корочкой смирения
отчаянье молчит
во глубине отчаянья
отрадный вертоград

как весело печален я!
как бедностью богат!

---

***
жилище жалует жильца
очарованьем нищим
как ночи певчая пыльца
любимая жилищем

ни то не ведает ни тот
свой обживая кокон
ни ущемлений ни пустот
ни тупиков ни окон

---

***
Ни в службу, ни в дружбу, ни в родину-мать
Не мог, не хотел, не умею впадать.
Конторы, архангелы, люди,
Простите иуде!

Сухой колобок укатился домой,
Дневной теремок нарядился тюрьмой,
И вервие ластится к вые
Уже не впервые.

Из хищных известий и жвачных забот
Такое удушье над сердцем встаёт,
Что корчится речь испитая,
В молчанье впадая.

---

***
нестойко стоя возле стойки
бряцая медью пуще злата
старик берёт стакан настойки
и горсть капустного салата

* * *
Жена ларёшника, копчёная юла,
Напела, напылила – не дала.
В конце четвёртого квартала
Жена бюджетника так вяло
Дала, что лучше б не давала.

---

***
Говнистым девушкам я больше не потатчик.
Блаженство их сомнительных подачек
Не выпишет рассудку бюллетень, –
Жаль времени и шевелиться лень.

---

* * *
обереги побережья
кротость рыбья
лень медвежья
упасите пришлеца
от недужного небрежья
от заёмного лица

Въехал на танке в чужие портянки:
«Кузькина мать, накорми-напои!»
Духи – на юге, на севере – янки,
Посередине химичат свои.

Родина черепно-мозговая,
Твой пациент к тебе не готов!
Крыша съезжает, приоткрывая
Бездну.
А там – ни звезд, ни крестов.

---

* * *
покойник проснулся здоровым
на голой холодной земле
один под невидимым кровом
на ощупь вершит дефиле

всё манным туманом накрыто
в бездонный провал сметено
и вроде разбито корыто
но господи где же оно?

пустынна загробная пьяцца
никто не поёт исполать
и не с кем по пьянке обняться
и некого на хер послать

---

* * *
архаический мальчик избит без битья
скачет галкой а смотрит совой
оттого что в тебе слишком много тебя
ты хотел бы смириться с собой

---

* * *
по небесам идёт как рыба
металлургическая глыба
горят стальные волдыри
на шкуре медного пошиба —
там что-то чавкает внутри

всю зиму из-за этой хрени
округу мучают мигрени
тоска ползёт во все углы —
и только мёртвым всё до фени
и лишь глухие веселы

---

Коле Кокорнову

папин шкап идёт на дно
погружается во тьму
папы нет давным-давно
сын спускается к нему

ни ребризера ни ласт
в узкой келье платяной
нержавеющий балласт
искушает глубиной

предначертанный маршрут
безмятежный пассажир
то ли жизнь почёл за труд
то ли просто недвижим

папин шкап достигнул дна
родичи готовят трап
бабушка несёт вина
папа отпирает шкап

---

* * *
Марь Иванна, будьте себе здоровы!
Я хочу разодрать на тебе покровы –
На свету они не имеют цвета,
Но под ними ещё крылышкует вето.

Марь Иванна, будьте-таки любезны!
Я тебе вслепую открою бездны
Презабавные (или хотя бы тень их) –
Потому что с весны тащусь от осенних.

Марь Иванна, будьте живым трофеем!
На миру мы с тобою ещё успеем
Умереть для тех, кто бы нас прищучил, –
Тростником для сплетен, зверьём для чучел.

---

Второе пришествие

Постучались за полночь.
— Саша, открой!
— Кто там?
— Это мы.
— Вы же умерли!
— Мы воскресли.
— Что вам надо?
— Хотим домой.
— И куда мне вас девать?
— Возьми к себе.
— Ко мне нельзя.
— А на Свердлова?
— Там сейчас Дюша.
— А на Дзержинского?
— Вы там весь дом распугаете.
— И куда же нам теперь?
— Не знаю.
— Думай скорей.
Стоят за дверью, не уходят.
Отец, бабушка, мать, дед, тётка, дядька.

---

* * *
Помнишь, я остригся наголо
Где-то в Пасху или около?
В сапоге царевна квакала,
Ты мои иголки трогала,
Укололась и заплакала.

Лютовали глюки во поле,
Били в пах пустыми ножнами…
Без травы торчали тополи,
Персонажами киношными
Мы с тобой в киношку топали.

Гой ты, тяга внутривенная!
Наркотические бриллики!
Биология, явленная
В ореоле чистой лирики…
Потому и незабвенная.

---

* * *
разлилась война
бочагом вина
из дырявого настоящего

подмочила окрестные времена
отлучила от золотого сна
земляного ящера

он вслепую мечется взад-вперёд
и пока не нахлещется не умрёт
только мы не верим —

так любое пророчество в свой черёд
обернётся зверем

---

Инне Шарыхиной

Осенью бархатной в офисе голом
Бледная дева колышет подолом,
С ветром залетным в бирюльки играя.
На горизонте – от края до края –
Город секретным лежит протоколом.

Долго плутала служилая пава
В каменных литерах слева направо,
Наискось – и увязала в начале.
Темные улочки – злые печали.
Что остается? Пустая забава.

Лепет подола, канкан дырокола,
Крепкого чая вечерняя школа,
Сердцебиенье за час до заката…
То ли погода во всем виновата,
То ли взаправду судьба наколола?

---

* * *
Выйди в поля, округлись до нуля,
Дай кругаля и катись на восток,
В нищенский край, где раздета земля,
Теплым отеческим пеплом пыля, –
Млечной тропой меж линованных строк.

Там посреди чесучовых долин,
В утлом гнезде на лохматом дубу
Замшевый Будда жует гуталин:
Телом – воробышек, ликом – павлин,
С ультрамариновым оком во лбу.

Там золотая осиная ось
Землю прошла, через ствол проросла,
Нежное сердце пронзила насквозь
И в небеси поднялась на авось,
Прежде чем музыка мир завела.

---

* * *
Обнимаю ли женщину, оду ль
Выдуваю горячечным ртом –
Надвигается сонная одурь
Исполинским своим животом.

Не желая без боя сдаваться,
Прошепчу: «Поднимите мне ве…»
И сомкнется туманная ватца
В опустелой моей голове.

Так всегда – с полпути, с полукруга
Я бываю в постель унесен.
Нет старинней и слаще недуга,
Чем российский классический сон.

Ощущаю себя отголоском:
Сколько лет – от темна до темна –
Спит держава невнятным наброском
Гениального полотна.

---

* * *
По матушке Волге в осеннюю тьму.
От горькой судьбы уплывает Муму.
Утоплена сказка, а быль впереди.
Булыжник сияет у ней на груди.

В дремучих лесах, на крутых берегах
Народ православный стоит на рогах:
На руку тяжел, на раскаянье скор:
Свернешь к бережку – попадешь под багор,

Знать, нет ей пристанища, кроме реки!
Где шлепали лапы, скользят плавники.
Нырнула, – и вот уже кровь холодна,
Русалка хвостом помавает со дна.

А в дальнем краю на простынке стенной
Бродячий хозяин болеет виной:
Немое пространство хватает в кулак,
Мычит – отелиться не может никак.

---

* * *
На питейной скамейке в чужом дворе
У подножия пышной мусорной кучи
Телеса легки, а слова тягучи,
Словно детское яблочное пюре.

Пестрый хлам забирается в облака.
Но копни поглубже! Честное слово,
Обнаружишь красивого-молодого
Гуманиста, художника, вахлака.

Через призму бутылочного стекла
То на ангела, то на тень похож.
Этот ангел небрит, эта тень светла –
Лучше всех убеждает, что мир хорош.

---

* * *
Компоты в яблоках.
Кабачки вислозадые.
Переход семейнообязанных через осень.
Низкорослые будни грозят осадою.
Рассвет на сносях несносен.

Сходят воды небесные – до ледяной седьмой.
Кисель подножный не расхлебать вовеки.
– Камо грядеши, пеший?
– Знамо, домой…
А сам на пейзаж опускает веки.

Ветер срывает с вещей названия.
Полная пересортица…
Пройдена стадия созревания,
И вот приходится портиться.

---

Андрюше

В игрушечной белой пустыне на лыжах кружили
Две точки, две чёрных букашки в искрящейся пыли,
Две донных чаинки в багряной заварке заката.
Передняя, та, что помелче, спешила куда-то:
Неслась, спотыкалась и падала, путая лыжи.
На трассу её водружала букашка повыше,
Скребла, отряхала и ревностно так поучала,
Потом отставала, и всё начиналось сначала:
Клубилась одна, а вослед выступала вторая…

Как мало пространства и времени нужно для Рая.

---

* * *

сзади шепчутся цветы 
впереди смеётся бездна
старожилу маеты
о себе неинтересно
будто вышел из реки
окончательным уродом

и родные мертвяки
всё роднее с каждым годом

---

* * *
Сними очки прекрасных книг
И ты увидишь: мир — старик.
Корявый, злобный и смешной
Старик с расстёгнутой мошной,
Что из повапленного гроба
Под юбку Смерти смотрит в оба.

---

* * *
Франц, ускользнувший из лона семьи уродом,
Ричард, распятый меж троном и Божьим Градом,
Нежный Василий, пленённый своим исподом, —
Это приметы места. Я где-то рядом.

---

***
День сегодня какой-то резиновый,
И окрестность – на редкость нарядная.
Я забил на работу осиновый,
Потому что она плотоядная.

К оборотному стулу привязанный,
Изучаю цвета без названия:
Цвет обоев, туманный и смазанный,
И безоблачный цвет мироздания.

---

* * *
Пока куранты бьют на жалость,
Наполним чаши манной кашей:
С печальным шумом облажалась
Команда молодости нашей.

Под увертюру Кали-юги
Нас развели крутые тропы
Не в доходяги, так в ворюги,
Не в алкаши, так в мизантропы.

Перекурили, отхлебнули,
И уж толчёмся в беспорядке –
Как незадачливые пули
Окрест магической десятки.

январь 1993

---

* * *
Вы, Роман Александрович, станьте котлетой,
Мозговитой, душистой, слегка подогретой.
Александра Адольфыча сделаем репкой,
Солнцеликой и сладкой, наощупь некрепкой.

---

***
На питейной скамейке в чужом дворе
У подножия пышной мусорной кучи
Телеса легки, а слова тягучи,
Словно детское яблочное пюре.

***
И вышел подышать в тенистый аут-сад
На берегу провинциальной Леты,
Где время тихо пятится назад,
Потом встаёт, античной статуи навроде,
И без осадка растворяется в природе.

---

декабрь 2020