Александр Бабушкин — Кому это нужно?
«Лицом к лицу. Лица не увидать»
Мы едва ли отдаем себе отчет в том, что происходящее на наших глазах на «этой весёлой планете» можно сравнить разве что с изобретением письменности, обретением огня или колеса… В топку летят такие, казалось бы, железобетонные устои, что…
Вот жили мы себе жили. Каждый знал свой шесток. Ежель кто из работящих, али служащих казал, как может срифмовать «ёлки-метёлки», ему с первого ж сарая летело уничтожающее народное: «Ты что, Пушкин?». И имярек, вздыхая, плёлся на своё положенное мировым укладом место – к пашне, станку, бухгалтерским счётам. И вдруг взорвалось. Интернет, социальные сети, цифровые алгоритмы. И понеслось. И понеслись. Все мы понеслись.
***
Есть замечательный фрагмент у Вадима Шефнера в повести «Девушка у обрыва, или записки Ковригина», 1964 г.
«Я отошел от БАРСа и направился к Агрегату по прозвищу ПУМА [Прибор, Утешающий Малоталантливых Авторов]. Одновременно со мной к этому механизму подошел Человек средних лет и подал довольно толстую рукопись.
— Не посмотрите ли мою книгу «Вздохи и выдохи»? Сто сорок стихотворений.
ПУМА взяла рукопись и моментально прочла ее.
— У ВОЛКа были?
— У всех был. И у Людей, и у агрегатов. Недопонимают, — уныло ответил Поэт.
— «Вздохи и выдохи» можно издать тиражом в один экземпляр, — ласково сказала ПУМА. — Вас это устроит?
— А нельзя ли хоть два экземпляра? — робко молвил малоталантливый Поэт.
— И чтобы тираж на последней странице был указан в миллион экземпляров. Или даже больше.
…
— Ладно, — сказала она. — Издадим «Вздохи и выдохи» условным тиражом в два миллиона и фактически в два экземпляра. Укажите, какую обложку вы предпочитаете, какой формат, какой шрифт и какой сорт бумаги.
…
— Мне вообще непонятно, зачем издавать книгу, которую никто не будет читать, — сказал я.
— Надо быть терпимым, — проговорил Редактор. — Общество настолько богато, что может издать Поэту книгу, хоть Обществу эта книга и не нужна. Почему бы не доставить радость Человеку!»
***
Шефнера я любил и читал со школьных лет. В далеком 1982-ом, выбирая ВУЗ для поступления, точно знал, куда не пойду. На филфак ЛГУ сто пудов. При том, что филологическая мама заставила квартиру книгами под потолок, а сам я книги даже не читал, а глотал. Но именно что беспрестанное чтение и давало четкое осознание – куда тебе, убогому, к таким-то вершинам? Радуйся, что приобщен. И не рыпайся. Под тем же предлогом под самозапрет попали и институты ваяния. Хотя рисовал едва ль не с младенчества и из изо-кружков не вылезал. Как результат – подвизался студиозом на кафедре истории экономических учений Универа с последующим преподаванием. А дальше как у всех. А как у всех? А вот так, как мы видим. Приведу лишь один пример. Есть такая кастрюля, сварганенная Дмитрием Кравчуком еще в 2000 году – «Русский литературный клуб» (сайты «Стихи.ру» (Стихира) и «Проза.ру»).
В материале «Российской газеты», посвященному 20-летию сайта «Стихи.ру» и опубликованному в 2020 году, говорится, что на сайте более 1 млн зарегистрировавшихся авторов, опубликовано почти 60 млн произведений, а посещаемость сайта дает более 116 млн просмотров в месяц. На 2025 год авторов уже несколько миллионов.
Миллионов, Карл! ))
***
Долгими грустными ночами порой начинают душить приступы жалости к себе. Дескать, изданные в США книги твои нахрен никому не нужны: десятки публикаций в немецких, датских и даже )) российских журналах висят никем не читаемые. И прочая прочая.
Спасибо Шефнеру. Спасибо филологической маме. Спасибо самому лучшему советскому школьному образованию. Это спасает. И отпускает:
***
Кому это нужно?
Ему?
Ему это нужно?
Или всё же тебе это нужно?
Ах, да,
ты просто не можешь иначе.
Или нет?
Можешь иначе?
Но ведь это уже и не ты,
если можешь.
Уложишь багаж
и отправишься жизнь доживать
пассажиром на поезде лжи?
Или, все-таки, хочешь
кумиром вертеться
в зеркальных своих отраженьях?
Ведь хочешь?
Но всё время боишься признаться себе?
А ночами, как мантру мусолишь
про то, как быть некрасиво
таким знаменитым, каким ты не стал,
но хотел?
И вот так эту жизнь просопел
от обиды на весь это свет?
И не бел и не мил он тебе?
Мой милый стареющий мальчик,
обиженный сукой судьбой.
Какой же ты, право, смешной.