Айдар Сахибзадинов т.3

Сахибзадинов
Айдар Файзрахманович
Родился в Казани в 1955 году, служил в армии, учился в Казанском университете на истфилфаке, заочно закончил литинститут им. Горького. Сменил много сермяжных профессий. Работал в журналах «Казань» и «Идель». С 1998 года – в Московском журнале «Стройка». Живёт и работает в подмосковье в деревне Дурыкино.. Издал три книги прозы. Публиковался в журналах «Топос», «Казань», «Идель», «Литучеба», «Дон», «Флорида», «Московский весник», «Наш современник», в газете «Литературная Россия» и др. Лауреат премии имени Гавриила Державина.
О себе
facebook
«Истинно только детство, остальное – разумеющая тщета»
Времена года
Наступил июнь.
По утрам ты выходил на двор, закрывал глаза, запрокидывал голову, – и сквозь листья яблонь текло в лицо, в глаза, в душу – бордовое солнце. Хотелось жить! В душе работал вулкан, могучий и теплый, как пищеварение льва, слопавшего мясо…
Тебя тянуло к земле. И темными, как чернила, ночами, поливая из шланга сад, ты садился в саду на корточки, забывшись. Вода журчала в траве, мочила босые ноги, образуя в рыхлой, прогретой за день почве приятную теплую грязь. Пели соловьи. Да, именно здесь была ось земли: здесь, за кустом смородины, вставало вселенское солнце и садилось именно здесь, за твоей яблоней. Ты блаженствовал, как римский император, что ушел от бренных государственных дел в деревню выращивать капусту, – и представлял, как в тогах, словно банщики в простынях, плачут за калиткой и зовут тебя к трону сенаторы… Вокруг тебя был город, но ты ничего не хотел пускать в душу – ни звона поздних трамваев, ни шума машин, лишь мягко разжимались ее гармонные меха в ответ на дальний протяжный басок волжского буксира-толкача, двурогого, как базилевс, «Витязя» или «Дона»…
А потом пришел июль – с красным зноем, красными вечерами и маково-тюльпановым цветом огородов, – лето красное. Соловьи внезапно умолкли, ночи стали немей, неподвижнее, как будто ниже. И, лежа во мраке, ты чувствовал, как гуденье в твоей груди сливается с мерным гулом подземных магм.
Август подседил сады зажиточно и добротно. Сытно щурился и щурил. Приторный запах аниса, от обилия киснувшего в колеях, сменил терпкий дух антоновки. Магнит земли тянул неустанно – с силой срывал с куста напитанный железом плод, ударял оземь глухо, со звуком чугунного ядра. И ползли на запах душистого скола из земных пазов влажные слизни-сладкоежки, жабы и мыши, на рассвете клевали яблоко птички. С лучами солнца вновь подсыхала земля. В огороде меж грядок ало клокотали «бычьи сердца» помидоров, ужимисто рдели «дамские пальчики», а напротив похотливо торчали из огуречной ботвы прыщатые стручки-недоростки. И крепла холодными ночами голубая капуста – в подобие отлетной птицы махала крыльями и складывала их по утрам.
Так было в поселке, на макушке города. А ниже, в мире инопланетян, – низовой холод и смог с припадочным светом реклам. Тогда в городе уже стреляли. По вечерам раздавались одиночные и автоматные выстрелы. И солнце над Волгой было выпукло-багровое, как яростный глаз. Глядело с Услонского переносья в кратер города. Город казался ниже Волги, огороженной дамбой, и спешащие с работы люди, не видящие солнца из-за каменных зданий, ощущали свойственные закатным часам тревогу, смутные предчувствия и торопливей стучали дверьми магазинов и аптек. И в великой немоте глаз багровел, задирался о край горы – и вытекал в Волгу…
Конец октября стоял сухой и холодный. Еще в сентябре люди в желтых жилетах опетляли поселок асфальтом. Теперь по асфальту зябко шуршали палые листья, и собаки, цепью разлегшиеся на ветровом пути, молча слушали осень… Сады обнажились. У ворот Тани буйно краснела рябина. Но однажды утром, подойдя к воротам, ты увидел: дерево торчало как обглоданная кисть винограда. Птицы в одну ночь оборвали ее до ягодки. Задрав голову, ты стоял удивленный… И вдруг услышал слабый глас. В вышине пролетала гусиная стая. Не стая, а пять-шесть гусей, – все, что осталось от стаи. Подсвеченные невидимым за тучами солнцем, они отмахивали над городом, покрывая его смелым укорчивым кличем. И огромная высота, и трудность перелета, и само бесстрашие этих больших и добрых птиц, наперекор всему совершавших свое кровное дело, поразили тебя…
И пришел ноябрь. Морозцем влажную землю стянуло в морщины. На город пал туман. По сухому асфальту мело сор и песок. Во дворе плетеневской бани жгли старые веники, и горько пахло березовым дымом. Костер и фары проезжающих автомобилей светили в тумане тускло, будто из-под воды. Между тем окна бани горели томно, с тропическим жаром – и в пробирающем холоде невольно хотелось в горячую мыльню с шумом душей, с устало- приглушенным звоном чугунных шаек.
Зачастили дожди. Отсыревшая печь в твоей комнате дымила, пахло мокрой глиной и сажею. Ты писал у окна. Кот неподвижно сидел на табурете, свесив, как дремлющий конь, голову. Свет от лампы падал через окно в сад – и, глядя на куст смородины, безнадежно мокнущий под дождем, ты остро чувствовал: тебе изменяют…
1995г