Александр Бабушкин — Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной
В начале 90-х совсем страшно стало. Влюбился до полусмерти. Брак трещал по швам. На эмоциях махнул не глядя аспирантуру экономического на аспирантуру философского с темой диссера «Смысл любви» и улетел в богословие. И понеслось – онтологический аргумент, Кьеркегор, гностики-мистики средневековые (Майстер Экхарт, Якоб Бёме etc.), затем Розанов, Шестов, Карсавин… Кто летал – знает. Дальше Палата №6. От полного кукареку спас «Рояль» в промышленных масштабах, челночные рейсы, истерика бьющих инфернальным фонтаном стихов и омут бандитского издательского бизнеса. А жена… А жена с горя сначала ушла в горы, где на Эльбрусе потеряла в двухкилометровой пропасти двоих, таких же ушибленных; затем в Каракумы; затем в Церковь. Когда в доме нарисовалась её духовная мама (Царствие небесное – недавно преставилась), я вывалил перед ней гору философско-богословской макулатуры и начал её гонять по Библии. Увы. В её вселенной достаточно было молитвослова. Да и тот, по её разумению, зело велик. Надо бы ужать. На этом дороги разошлись. На тридцать лет. Какие дороги? Чьи? Куда? Да хрен его знает.
***
Что себе врать? Ладно бы по-молодости. Кто ж в ней не самообманывается? Еще куда ни шло в хитрожопом конформизме среднего возраста. Ну… тут, пока шею не сломаешь. А вот в старости-то с чего? Это уже идиотизмом попахивает. Пора закрывать эту лавочку. И тут случился Майдан, Крым, Донбасс, СВО. Когда первый раз увидел красные флаги и знамена с ликами святых – радовался, как ребенок. Потом скорей удивлялся, если, вдруг, не встречал — не порядок. Потом… А потом что-то лопнуло, словно нарыв, и как-то сама собой окончательно сложилась картина, которая не складывалась все эти тридцать лет с катастрофы начала 90-х. И всему в этой картине нашлось место – и богу, и любви, и прочим тараканам в старой лысой башке.
***
Ну конечно же бог, это лишь термин, обозначающий явление чрезвычайно сложное, и лишь детским человеческим умом загнанное в прокрустово ложе фонемы, которая давно лопается от перенапряжения. Конечно же это ноосферный продукт. И конечно же:
а) Его нельзя тупо отменить – просто потому, что сознание по природе своей целеполагаемая штуковина; и в этом смысле проповедь атеизма – оксюморон.
б) Можно только гадать, куда забредет человеческое сознание в поисках ответов на эсхатологические вопросы. Опять же именно потому, что процесс этот ноосферный. И любой индивидуальный интеллектуальный прорыв ни хрена не индивидуальный, а ноосферный.
Лучшим подтверждением всему этому то, что к понятию ноосферы одновременно пришли академик Вавилов и ученый иезуит Шарден из папской академии.
***
Когда край – любой, даже самый отмороженный богоборец будет, как маму, просить помощи бога. Это крик ребенка о помощи. Это взывание к космическому Началу, природа которого темна и едва ли различима, но способность принимать сигналы от которого вшита в галактический генезис.
Совершенно не важно, какими путями. Они действительно неисповедимы. И Человеческие – и проточеловеческие. И если такой нехристь, как я таки забредает в храм и дурачком со свечкой бродит средь ликов тех, кого не слышит – это лишь подтверждает силу его веры. Веры в то, что мироздание не мертвологический свинарник и людоедская бойня, а есть Там что-то оправдывающее и успокаивающее, да извилин не хватает ухватить. Веры, которой он просто не находит искомого символа, а потому интуитивно жмется к тем, кто пусть и по-другому, но так же как и он верит.
***
поговори со мной на арамейском
поговори со мной на птолемейском
поговори о чем молчит луна
о чем молчат свидетельницы звезды
заткнувшись в этом космосе морозном
поговори за бога молчуна
он ни гугу эпоха за эпохой
ему давно уже всё это похуй
он терпит но едва ли подойдёт
лишь молча смотрит в телескопа дуло
на результат случайного загула
когда пошло всё задом наперед
куски онтологического взрыва
мы вышли криво – плод Большого срыва –
и эхо врёт неведомым маня
поговори со мною
так тоскливо
в бачке малёк
а на цепочке слива
висит гимнаст распятый за меня