Над Парижем. На крыше Нотрэ-дам-дэ Пари. Сзади здание префектуры, дворец Правосудия, Сена — ВЕСЬ ПАРИЖ

* * *
Кто его знает, прав Лимонов или не прав, нарицая сегодняшний свой предмет «бухгалтером». Может быть, лучше «инкассатор»? Хорошо вооружен и охраняет до него нажитое за конкретное вознаграждение. Но он, несомненно, прав, не труся ошибиться!

Наша нынешняя бродскокублаебаная поэзия официального Парнаса что по ту, что по другую сторону границ, одинаково тошнотворно зависима от мнения партийной кодлы, ее окружающей и отстегивающей ей, фигурально говоря, червонцы. Вот и Бобышев сладострастно подмахнул в новогоднем номере «Русской мысли» — как тут не вспомнить «поэтов-правдистов». Какая разница, «на чью службу поставить свой талант?». Поэзия, ставшая журналистикой, мгновенно смыкается с проституцией не только из-за древности прецедента.

Автор лучшего за последние 10—15 лет поэтического сборника «Русское» имеет право на суд и плеть! Однако бояться этого не следует: он не заденет слабого, он рафинированно честен и безукоризненно чистоплотен. И он знает, что такое страдание и страсть! Он — Поэт!

Толстый

Владимир «Толстый» Котляров

(20 апреля 1937, Москва — 23 февраля 2013, Париж) — русский художник, поэт, актёр, диктор, историк искусства, реставратор, а также редактор и издатель литературно-художественного альманаха «Мулета» и газеты «Вечерний звон».

https://ru.wikipedia.org/wiki/Котляров,_Владимир_Соломонович

ПОЭТ-БУХГАЛТЕР

несколько ядовитых наблюдений по поводу феномена И. А. Бродского

Для невинного и неискушенного читательского восприятия писатель — святыня. Для своего брата писателя он более или менее любопытный шарлатан со своими методами оглупления публики. У него можно или поучиться приемам обмана, или пренебрежительно осудить его за отсутствие воображения и устарелые методы.

Без эпитета «выдающийся» (и это самый умеренный из употребляемых) имя Иосифа Бродского в русской печати не появляется. Любая, сколько-нибудь значительная группа человеческих существ (так же как и любая группа животных) тяготеет к образованию своего эстаблишмента, русская эмиграция не исключение.

Стихи Бродского нравятся всем. Почему? Они соответствуют представлению и обывателя, и профессора о том, какими «настоящие» стихи должны быть. Вспоминаются Гомер, Данте, Милтон, Элиот,— все эти сверх-пушки поэзии. Так, гигантские картины в золоченых рамах, выполненные маслом на холсте впечатляют испуганного провинциала в музее. Мимо листочка бумаги с рисунком Клее обыватель пройдет пренебрежительно, не замедлив шагов. Бумага — вещь несерьезная. Для возникновения уважения обывателю нужны вес, квадратные метры холста, рама и позолота. Все эти достоинства он находит в стихах Бродского.

Как и Солженицын, Бродский — литератор крупнокалиберный, так сказать, литератор тяжелого веса. Еще одна Большая Берта русской литературы. И дело тут не только в том, что стихотворения его затягиваются порой на десятки страниц и редко ограничиваются одной (метры холста). Как искусный профессионал Бродский не жалеет и позолоты. Даже лексика его стихотворений намеренно завышена, он употребляет большей частью высокого штиля словеса — «чело», «одесную», «дары», «мирозданье», «Кибела», «Урания», «Клио», «апофеоз» и тонны других. Ритмика стихов Бродского в большинстве случаев тяжелая и торжественная. Никто не знает, как нужно писать. Наш стиль — суть наши повторяющиеся погрешности, Бродский тоже не знает. Его стихотворения все больше и больше напоминают каталоги вещей. Вещи — его слабость.

Почти все стихотворения написаны по одному методу: недвижимый философствующий автор обозревает вокруг себя панораму вещей. Скажем, Бродский, проснувшийся в номере венецианского отеля, с грустной обязательностью (делать нечего, они тут) перечисляет нам предметы, обнаруженные им в спальне при пробуждении… Затем (почти единственное действие в стихотворении) передвинувшийся к окну поэт сообщает нам, что он видит за окном: «шлюпки, моторные лодки, баркасы…». Дальше следует более или менее удачно-неудачное сравнение: «— как непарная обувь с ноги творца…». Метод сравнения употребляется им бессчетное количество раз. Назвал предмет — и сравнил, назвал,— и сравнил. Несколько страниц и сравнений — и стихотворение готово. Порою интересно читать эти каталоги, страницы каталогов, порой — скушно.

Поэт Иосиф Бродский малоподвижен. Ему не хватает темперамента. Во всех без исключения стихах его автор-герой пребывает в состоянии меланхолии. Однако же стихи его выгодно выделяются на фоне всеобщей плаксивости нашей «отечественной словесности» (стилистически его, бродское, пышное выражение). Плаксивость заменена у Бродского тяжелой космической меланхолией. Иосиф Бродский никогда не бывает в состоянии восторга. Взрывов у него нет. Человек он невеселый. Классицист. Бюрократ в поэзии. Бухгалтер поэзии, он подсчитает и впишет в смету все балки, костыли, пилястры, колонны и гвозди мира. Перышки ястреба.

Обращаться с абстракциями — с мирозданьем, Богом, космосом, манипулировать ими Бродский умеет. Куда хуже обстоит дело с человеческими существами. Редкие женщины в его стихах или совершенно недоступны, он их боится «и набрать этот номер мне / словно выползти из воды на сушу», или очень доступны и тогда они до вульгарности приземлены. Бродский не знает как себя вести в моменты интимности — пытаясь быть свободным и мужественным — он вдруг грязно ругается. В устах почти рафинированного интеллигента, man of letters, каковым Бродский хочет быть (и,  очевидно,  на  75% является),  ругательства, попытки ввести выражения низшего штиля типа «ставил раком», звучат пошло и вульгарно. Бог, которого Бродский так часто поминает, не дал ему дара любовной лирики, он груб, когда пытается быть интимен.

Изгнание Бродского — это изгнание импозантное, шикарное, декадентское, изгнание для людей со средствами. Географически — это Венеция, это Рим, это Лондон, это музеи, храмы и улицы европейских столиц. Это хорошие отели, из окон которых видна не облупленная стена в Нью-Джерзи, но венецианская лагуна. Единственному из сотен эмигрировавших русских поэтов Бродскому удается поддерживать уровень жизни, позволяющий размышлять, путешествовать и, если уж злиться, то на мироздание. У него достаточно времени на то, чтобы обдумать свои исключительные, возникшие, разумеется, не из «подлой жизни» сравнения: «Город выглядит как толчея фарфора / и битого хрусталя…»

Стихи Бродского предназначены для того, чтобы по ним защищали докторские диссертации конформисты славянских департаментов американских университетов. Автора же таких стихов следует выбирать во многие академии, что и происходит; и, в конце концов, с помощью еврейской интеллектуальной элиты города Нью-Йорка, с восторгом принявшей русско-язычного поэта в свои, я уверен, Иосиф Александрович Бродский получит премию имени изобретателя динамита. Почему же он, изгнанник из страны снегов, пишущий на русском, а не местный ньюйоркец выбран и подталкивается на эту важную роль? По одной простой причине — в наше время в Нью-Йорке невозможно найти аборигена, пустившего ростки из руин классицизма. Абориген, будь то Джон Ашбери или полысевший Аллен Гинсберг, или не известный мне X, скорее всего будет следовать традиции более современной. И только в огромном культурном холодильнике, который представляет из себя страна снегов, плохоразвитые чудаки из национальных меньшинств (евреи, чукчи, чуваши) все еще ищут венки сонетов.

С сегодняшними русскими поэт, кажется, поладил. Но еще не известно, каким найдут Иосифа Бродского сзади идущие поколения. В истории литературы было неисчислимое множество фальшивых кумиров. А вдруг автор монотонных и труднозапоминающихся тяжелых строф — один из них?

«Мулета А»

(Edition «Vivrisme», Париж, 1984 год)
ссылка

ссылка 2

Еще в ФИНБАНЕ
(кликабельно)

Эдуард Лимонов | Бродский — великий американский поэт