Диев
Михаил Маратович

1964-2020

Родился в Зарайске Московской области
поэт, журналист, радиоведущий и телеведущий
член Союза писателей Москвы
член Союза журналистов Москвы
действительный член Московского общества испытателей природы
член Русского географического общества
wiki
facebook

стихи Михаила в ФИНБАНЕ

Ку-ку — Том 1 

Ку-ку — Том 2

Домой

Домой! Но где он, этот дом?!
Ночь. Впилась в тело панцирная сетка. Рядом кто-то лежит. И в ногах. И на полу. Детская конференция. Слёт юных дарований. Упились компотом. До полночи насмерть бились подушками. Девочки отобрали постельное бельё, построили хижины у окна. Шепчутся и хихикают. О чём? Над чем? Загадка. Что-то знают, чего не знает никто. Нос расплющен о стенку. Запах краски – как на кладбище.

Пытаюсь говорить. Только сип. Но сосед понимает. Аутист или как там таких сейчас? Чудинов. Уверял, что склонен к математике. Показывает чудные картинки. Не надо просить, сам догадывается. Вот война. Солнце. Берег речки. Солдаты играют в футбол. Сейчас всех убьют, ей-богу, убьют! Так всегда бывает в кино: когда хорошо, то сразу плохо. Две санитарки в гимнастёрках лежат на воде. У них солнечный удар или «удары»? Лежат. Улыбаются.

А вот – с ночного неба сыпятся разноцветные игрушки. Надувные клоуны, зайчики всякие, белочки. Взрослая мысль: на какой день после компотного запоя бывает белая горячка? Белая? Нет, в детстве она цветная. Особенно, если компот – «канпот». Приходит мысль: а ведь во время видений созвездия настоящие . Чудинов отвечает: «Не все». Вспоминаю, что дом рядом. Всего-навсего в двух часах на автобусе с одной пересадкой!

***
Цыгане. Табор изнутри. Театр. Костя-холерик. Холера. Разговаривает на языке якутских цыган: «Йух ялб бёёё!» Смеётся: «Маша ялб!». Она ему: «Дурак какой!» И устанавливает карантин. Бабушка Эльвира – вся такая рыночная-привокзальная. За якутский выговор внука сечёт. Говорят, и мужа-Славика тоже. Он тут формально главный. Сидит в кабинете, лысый, в треснутых очках. Эльвира берёт у меня пачку листков со стихами, бежит к нему: «Ты только почитай!»

Меня захлёстывает восторг от самого себя. В фойе зеркало. Идиот. Настоящий идиот! Славе не до меня – умер Захар. Может быть, человек, а может быть пёс или попугай. Без него никто ничего в таборе не способен делать. Даже петь. Маша красит губы. Саша настраивает гитару. Люба читает. И вдруг, не сговариваясь, все разом: «Ой, да, подморозило, ромалы, подморозило…». С улицы лязг и грохот: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!»

***
Купили с женой дом. Большой, деревянный. С поветями и полатями. С электричеством и печкой. Создал себе спальню-кабинет. Ночью с улицы кто-то начал стучать в стену. Выглянуть было страшно. Стук переместился во двор, после чего этот кто-то разбил оконное стекло на кухне и по наружной лестнице забрался на чердак. Поджёг кусок целлофана и спрыгнул. Я дал жене ведро с водой, попросил потушить, пока я сижу в засаде. Высунулся из разбитого окна.

Сияло звёздное небо. Фонари стояли по пояс в тумане. По улице шла парочка. Спросил, видно ли им, кто ходит вокруг нашего дома. Пожали плечами. Мучительно долго набирал номер милиции. Дрожали руки. Мимо окна, не таясь, проходил тип в пуховике. Я схватил его за шею и пояс и попытался втащить внутрь. Приехала милиция. Меня заставили отпустить злодея и начали успокаивать его: «Ничего, ничего, Володя, они не хотели причинить тебе зла! Иди домой».

Володя заплакал и ещё пару раз стукнул в стену. Милиционеры зашли в горницу и включили свет. На них была странная форма. За околышем фуражки одного из них торчало страусиное перо. Догадался, что это главный, возможно, генерал. Он посетовал: «Ну вот, довели человека! А он просто хотел общения!». Генерал около часа выяснял у нас, не владельцы ли мы кооператива, члены которого практикуют человеческие жертвоприношения, в том числе эксплуатацию человека человеком.

***
Мужчина стонет, когда ему плохо, женщина – когда ей хорошо. Мы молчали оба. Жена сказала, что с неё хватить, дескать, завтра домой! Но где он, этот дом?! Попросил время на раздумье. Светало. Во дворе чадил костёр. У него сидел вчерашний Володя и ещё несколько, то ли бомжей, то ли мулатов. Лужу с коркой льда топтал чумазый ребёнок в чистеньком кукольном комбинезончике. На ящике восседал седовласый старик средних лет. Я не знал, как к нему обратиться.

Володя сходил в пристройку к нашему жилищу и вернулся с какими-то кишочками на листе картона. Народ алчно расхватал еду и приступил к завтраку. Наевшись, старик облизал пальцы и двинулся прочь. Я окликнул его: «Бугор! Понимаешь ли…» Он не понимал и кивком приказал дать мне кишочков. Потом встал и залез в сараюшку, которая разграничивала двор и сад. Впрочем, сада не было. За сараюшкой начинался пологий распаханный склон с ежевичными изгородями по сторонам.

Внизу угадывалась река, за ней паслось стадо. С изумлением различил антилоп, зебр и несколько жирафов. Хотя мало ли, ныне кого только не разводят фермеры! Решил позвать Бугра и высказаться, дескать, хорошо бы, если бы они убрались отсюда. Мы ведь купили эту усадьбу, заплатили большие деньги… Но, вспомнив странных милиционеров, не произнёс ни слова. Слева находилось одноэтажное здание в стиле модерн, похожее на старинную уборную на станции Дорохово Белорусской железной дороги.

За уборной росло огромное дерево. Я рванул в избу: «Милая! Мы в Африке. Думаю, что в Южной».

***
Проснулся – выжил. Или заснул? Вроде бы Москва-река. Старая Руза. Вода прозрачная, но замусоренная всевозможными предметами быта. Дно глинистое. Странно, там же песочек был! Глубина – максимум по пояс. На берегу город из дощатых хибар. Под ногами бутылки, банки, пластиковые пакеты. Толпы отдыхающих и отдохнувших. Банды интеллигентов, забулдыги, кошатницы, собачницы и, вообще, чёрт знает кто. Столик с трёхногим стульчиком.

Дяденька с лицом верблюда гадает по глазам. Хватает меня за рукав: «А вы, молодой человек, в конце концов найдёте то, что искали!» Спрашиваю, типа свой: «А конюх на горе жив?» Тут же жалею о сказанном. Зачем прикидываться своим?! Это же вроде как заискивание. Он не слышит меня или не понимает. Хочет оплаты предсказания. Деньги тут не в ходу. Достаю ежедневник: «Навстречу XXV съезду КПСС». Счастливы оба. Я – что избавился. Он – что раритет. Дружимся.

Знакомит со своими товарищами. Один глотает камни. Другой стоит на голове, уверяя, что антипод-австралиец. Иду дальше. Между хибарами навстречу пьяный громила. Дороги не уступаю. Падает. Подсаживаюсь к банде интеллигентов. Они обсуждают вселенские проблемы и варят супчик на костерке. В заводи всплывает нечто. Мне объясняют, что это старая черепаха, которую хулиганы лишили панциря. Меня захлёстывает жалость, хочется погладить уродину.

Она смотрит на меня, пытаясь понять, хулиган ли я. Продолжаю свой путь по кромке воды, надеясь раздобыть для неё какое-то лакомство. Дохожу до плотины. Здесь глубина по колено. По желобам вытекает мутная жидкость, исчезая в свалке. Там окуни. Они мёртвые. Беру нескольких. Склизкие! У плотины стоят аквариумы с разнообразной живой рыбой. Продавцы наперебой предлагают плотвиц, верховок и карасей. Кто-то покупает и выпускает вверх по течению.

Оглядываюсь.
Знакомое кладбище на холме. Похоронный оркестр старательно и томно выводит «Камаринского». Далее сосновый бор. Позади мост. Если пройти метров сто по шоссе – должна быть автобусная остановка. До дома на автобусе отсюда минут сорок, если, конечно, он не станет заезжать в Кожино. Всё как всегда, но что-то не так, что-то не так… Боже! Москва-река течёт вспять!

***
Дом культуры. Справа-слева лестницы на балкон. С него двери в зал. Зачем я тут? Ищу товарища. У него машина, он может отвезти меня домой. В зале полумрак. Поэтическо-музыкальная тусовка. На подиуме ветеран в кителе. Грудь в орденах. Странно, он слишком молод для ветерана Великой Отечественной. Может быть, он ветеран какой-то другой войны. Эпидемии, революции. Мордатый, улыбчивый, восседает в кресле с резной спинкой. Все перед ним заискивают, представляют номера.

По сцене бегает мелкий додик в памперсах. Блажит и кривляется. Явно гений. Является поэт, читает стихи наоборот. Потом другой. Свистит. На балконе публика. Пьёт из бочек что-то алое, тягучее. У балюстрады ведущий: «Поэзия – это то, что не проза!» В конце зала эстрада. Рок-группа. Голая баба барабанщица. Перед ней подросток-меломан. Приходит на ум, что можно писать хорошо, можно плохо – не имеет значения. Искусство непредсказуемо. Оно всегда движется куда-то вбок.

Спускаюсь по лестнице. Выхожу из этого ДК. Тьма. Морось. Улица, не улица – проезд. Возможно, рядом стройка. Асфальт покрыт слоем глины. По колдобинам проносятся машины. Спускаюсь в подземный переход. Боюсь вляпаться в экскременты. Щупаю в кармане пачку денег. Собираюсь поймать такси. Смотрю сквозь тополя на освещённое здание. Пытаюсь разобрать название на фасаде. «Максим»? «Меридиан»? Если «Меридиан», то до дома можно дойти пешком.

Нет, не «Меридиан». Вижу, как врезается машина в остановку с людьми. Убеждаю себя, что померещилось, тем более окружающие никак не реагируют на происшедшее. Стараюсь думать о чём-то хорошем. Не думается. В небе нет звёзд, только огни башенных кранов. Что это за город? Что это за эпоха? Спрашиваю у выжившего. Удивлённо отвечает: «Новостарск. Семьсот сорок девятый год со времени смерти Агапита Великого». Верю.

***
Был пьян, не скрою. Шёл со старым товарищем неведомо куда. Перешли трассу, на которой почти не было машин. Вошли на территорию аэродрома. У забора стоял небольшой самолёт. Мой товарищ залез в кабину. Там было ещё одно место, но он меня оттолкнул: «Остаёшься на хозяйстве». И засмеялся. Лётчик вырулил на взлётно-посадочную полосу. Разогнался и взмыл в ослепительное небо. Я двинулся назад. За трассой, за дачным посёлком сиял пруд, за которым находились небоскрёбы.

Мне почему-то подумалось: «Интересно, а сейчас осень или весна?» Увидел у трассы цветущие флоксы, понял, что осень. Миновал площадку, заваленную мусором, вошёл в здание с надписью над дверью: «Всё для всех». В полутёмном помещении находилась аптека, продуктовая лавка, бар и магазин старых вещей. На витрине аптеки лежала груда всевозможных лекарств. В баре торговали самогоном в разлив. Вещи были в основном сломанные. На полу валялся вусмерть упившийся подросток.

У входа в продуктовую лавку, ритмично и печально, продавец бил старуху с деревянной ногой. С потолка свисали пластиковые лианы: колокольчики и разноцветные стручки горошка. В кармане у меня ощущалась толстая и липкая пачка купюр. Купил стакан самогона. Потом ещё один. Выпил не закусывая. Вышел к трассе и побрёл по обочине. Пришла мысль: «Наверное, здесь снимают фильм!» Попытался остановить машину, чтобы доехать домой – увы. Понял, что это не фильм, а перестройка.

***
Дорога вверх по склону. Сизый влажный суглинок. Глубокие колеи. По сторонам кладбище. Его кто-то купил и ровняет. На обочине огромный, застрявший в грязи, бульдозер. По краю дороги гуляют люди – давно умершие родственники. Или они мерещатся? Лиц не видно. Где-то среди старинных надгробий звучит гармонь и слышится смех. Склон всё круче. Идти всё труднее. Наверху сарай. Внутри какие-то личности в театральных костюмах. Сидят вокруг очага. Беседуют.

На меня не обращают внимания. Повсюду стеллажи с книгами. Впрочем, книги повсюду: на столах, стульях, полу. Старинные, старые, современные издания в пергаментных, бархатных и бумажных переплётах. Лихорадочно отбираю наиболее редкие. Складываю на рваные скатерти, которые связываю в узлы. Боюсь не поднять это богатство. На этажерке замечаю допотопные микроскопы, бронзовые ступки, пузатые бутылки. У стен – стоят картины, зеркала в резных рамах, настенные и напольные часы.

Нет, не подниму! Ко мне подходит тип в купеческом одеянии. На меня не обращает внимания. Роется в книгах. Говорю, что ему, возможно, будет интересна беллетристика семидесятых годов. Он меня не слышит. Тороплюсь. На кладбище умолкает гармонь, рычит бульдозер. В дверном проёме – дачный посёлок, перечёркнутый шоссе. Прикидываю, за какое время я смогу дотащить до него узлы с книгами и вещами. И тут страшная мысль: «А куда всё это везти?! У меня ведь нет дома!»