Диев
Михаил Маратович

1964-2020

Родился в Зарайске Московской области
поэт, журналист, радиоведущий и телеведущий
член Союза писателей Москвы
член Союза журналистов Москвы
действительный член Московского общества испытателей природы
член Русского географического общества
wiki
facebook

Проза Михаила в ФИНБАНЕ

«При переводе стихи превращаются в сообщения» Михаил Диев

***
Никого-никого,
Сине-море безлюдной печали.
Колокольчики звонко тоскуют
В полях на ветру.
Как безлюдна печаль,
Как близки невозможные дали,
Я сюда не сейчас,
Но однажды приду и умру.
Остановится сердце,
Но с той роковой остановкой
Не разверзнется твердь,
Не обрушится небо в Оку.
На висок мне усядется алая божья коровка
И стряхнуть её, глупую,
Просто уже не смогу.

***
Сиятельный заплыв
Подержанных созвездий.
Асфальтовую синь стирает «Адидас».
Ну, миленькие, ну!
Пояростней и вместе,
И никакой фашист
Не одолеет вас!
Сиятельны дворцы,
Глазеют злые окна,
Там лязгает минет
Мигренью о гастрит.
Там жлобствует тоска
И в каждой шутке догма.
И в курсе перферанс,
Что у кого горит.
Тарелочку под нос,
Похлёбочки пожиже.
Как сиротлив январь,
Но зреет торжество.
Я – добрый государь:
Убью, но не обижу…
Сметанки положить?
С крысиным ядом – во!

***
Дали две девятьсот.
Было восемь пятнадцать.
Пришла электричка.
Выпил залпом чекушку,
Занюхал цветами,
Короче, — не сел.
Помню в рамке окна
Удручённое девичье личико
И курносую грудь
В обрамленьи баулов и тел.
Помню рыжего пса,
Три «Смирновки»,
Серёгу-обходчика.
Рассветало-смеркалось,
Сменялись мороз и жара.
Я тебя не люблю,
Я тебя ненавижу и… точка!
Что ты там говорила:
«К тебе отношусь — как сестра?!»
Как сестра …
Ой, заботлива ты и добра,
Дорогая сестричка.
Наказуем позыв,
Да, да, да — непотребен инцест!
Вот опять многоточьем
Прожгла темноту электричка,
Завизжала, глумясь…
И заплакало эхо окрест.

***
Я – интернатский, я – ленинградский,
Я с Чёрной Речки, а там – по прямой…
Знамо, – не светский, Бог миловал – штатский,
Не без – «что делать?», с оттенком – «на кой?»
Ох, ты, кофейная, сладкая слякоть,
Ох, ты, вечерних дворов эскимо!
Как же хотелось поесть. И поплакать,
Глядя индийские страсти в кино.
Было: Наташа и прочие ленки,
Тангенс-котангенс, фосфат-купорос.
Нормы и штурмы, колонны-шеренги.
Было – ещё, но уже – не всерьёз.
Не рассветало почти до полудня –
Не пропускал вязкий воздух лучей.
Вялотекущие сивые будни
Ярость копили до белых ночей…

***
«Ваше место в заду!», —
Одарила рублём проводница,
Оказалось, увы, моё место,
И правда, — в заду.
Поезд прыгнул в пургу,
И лохматые чёрные птицы
Полетели вослед,
Предвкушая беду и еду.

Паровоз голосил,
И в истерике бились стаканы,
Слился запах и свет,
Переполнив фанерную клеть,
Мимо свешенных ног,
Как сквозь морг,
Кто-то сытый и пьяный,
Посетив ресторан,
Возвращался опять умереть.

Стоя спал инвалид,
Властно впился в мамашу младенец,
Из динамика вниз
Баритоном струился эфир,
Лязгал молот о серп,
И ползли петухи с полотенец,
И солдатик во сне причитал:
«Миру мир! Миру мир! Миру мир!»…

***
Сон несносен: мысли, мысли –
Ни картинок, ни словес.
Сон во сне.
Проснёшься – Сызрань.
За окном свирепый снег.

***
Чую – назревает…
Стал суглинок влажным,
Стал котёнок важным –
Натуральный зверь!
По лиловым рекам
Лето уплывает,
По лиловым венам
Уплывает хмель.
Знаю – станет хуже.
Трезвость норма смерти:
Веселятся черти –
Опечален люд.
В отрезвевших лужах
Корабли не тонут,
Их коньками режут,
Их ногами мнут.

***
Боже правый,
Боже левый,
Боже тот, который над,
Кто вы?
Что вы?
Где вы?
Мне бы
Знать,
Чтоб жить не наугад!
Степь крадётся сквозь пролески,
В сучьях мечется луна,
На конце паучьей лески –
Муха, трепетно юна.
Дуб колотится в падучей,
Грозно просится в тепло,
Из взлетевшей в небо тучи –
На стекло проистекло…
Порох-прах сыреет в жерле
Пушки,
Грозной на восток,
Полнолунье нервно сверлит
В беспросветности глазок.
Всё смешалось: боги, бесы.
Пушки, Пушкин, Гоголь, и
Вопиет над бездной бездна,
Пробивая на стихи.

.
.
***
Моя любовь тебя везде настигнет
И поразит, увидишь, наповал!..
А не настигнет –
Сможешь ли простить мне,
Что по тебе я мало тосковал?!
Рассыпчато ватрушечное утро
С кофейной гущей, пролитой в постель.
И ждёт суббота, вздорная лахудра,
Дурных вестей, непрошеных гостей…
И будто поэтессы бурный эпос –
Наполнен смыслом чайника свисток.
В лицо смеётся солнце, дескать: «Эк вас!»
И эк, и нас, и окна на восток!

.
.
***
Под щепкой паучок
Дрожит в свечной тени,
На чердаке чудит
Бессонный домовой.
Настенные часы показывают дни
И хрипло стонет карст
Под грузною избой.
Как совершенен мир
Был там, где гаражи!
В нём появлялось зло –
Сугубо злу назло.
И так, бывало, я
Шалел от жажды жить –
Что для любви к себе
Не оставалось слов.

.
.
***
И было чувство голода,
И был футбол и голуби,
Оральные контакты пронизывали двор.
И плакала гармоника,
И казаки-разбойники
У привокзальных тётенек стреляли «Беломор».

.
.
***
Входная дверь замироточит
И всё.
И незачем входить.
Но тычет ключиком в замочек
С утра косая ненасыть.
Налейте жить!
Предсмерть – на закусь.
Горчит.
Ненастно огорчит
С крестом на флаге
Сикось-накось.
До кости лысый индивид –
Шкодливо лыбится,
Подонок.
До леса – море.
Лют дедок.
И плачет заяц, как ребёнок…
— На жарку дашь, Гаврилыч?
— Ок.
Открыл.
Вошёл.
Налево дева,
Направо – сын,
Или не сын…
Над головой сквозь лики – небо
В круженье отражённых льдин.
Почата кем-то кровь сыновья,
И зачерствела к ночи плоть.
Любовь?
Поруха с той любовью:
Аж до пожизненного вплоть.
С утра до ночи брешет Шарик
На изобилие воды.
Есть шансы прошлое ужарить
До невозможной вкусноты!
Чадит костёр, хмелеют черти,
Уставши строить «коммунизьм»
В краю обыденных предсмертий
Над смертью торжествует жизнь!

.
.
***
Обижен?
Обожжён.
Ритмическая ересь.
В обойме – два по сто,
И, как обычно, фри…
— Ну, что ты, мон амии?!
— А, ничего,
Прицелясь,
Могу и не попасть,
Но, всё равно, – умри.
Серебряны боры,
Цветной металл по спилам.
— Здесь воздвигают храм?
— Увы, – наоборот…
Не хочется быть злым,
Не можется быть хилым,
А что до простоты –
Авось и так сойдёт.
Умище через край –
Слюна на подбородке,
Не то, чтоб постарел –
Учусь быть стариком.
Объявлено тепло,
И выползки и слётки –
Не то, чтоб над иль под –
Кругом они, кругом!

.
.
***
Пятится день.
Смеркается рано.
Восемь тридцать с чем-то –
Не вижу…
Сумерничаю.
На стене тень…
Здравствуй, мама!
Вспыхнул закат и умер в чаю.
Холодно.
Кочерыжки сучьев
Плохо горят, только что спиленные.
Кто-то сказал, что время учит.
Поздно.
Сошло на ура или на нет.
Видел намедни фильм про Толстого:
Червяк-человек – всё-всё сквозь себя!
В этом его и живём,
А то, что ново, –
Знамо, не тронь,
Пока на нём музы сидят…
Храм на горе.
Вокруг да около –
Речка затейливо скованная.
Звякнуло что-то. Колокол? Колокол.
Кто-то умер, но снова не я.

***
Вечером,
Сумрачным-сумрачным вечером,
Начерно грежу, работаю набело.
Вечер в квартиру пришёл незамеченным,
Зорко следит – чтоб всё было по правилам.

Олечка.
Злое закатное золотце:
— Миша, алё, как насчёт путешествия?
Пляшут по стенам зловредные половцы,
Шумно шалят в предвкушенье нашествия.

Пал таракан.
Лезть ему было нефига
В суши с икрой и, ей-ей, человечиной.
Что-то случилось на празднике в Мехико,
Но, что поделать, сограждане? Нечего.

Чахнет любовь.
Вниз по телу мурашками
Вдруг пробежала и скрылась в промежности.
Как говорила одна замарашка мне:
«Даже промежность тоскует о нежности!»

Чалою ночью – светила за тучами,
То ли желания, то ли свершения.
Я отвечал баловнице: «Ты – лучшая»,
Чувствуя нежности жаркое жжение.

Картина Gabriel Cornelius Ritter von Max

.
.
***
На соловом суглинке –
Паутинка морозца.
На лазоревом блюдце
Стынет чай каркаде.
Высь пока ещё жжётся,
Но вполне уже пьётся.
И чертовски лечебна
От грехов и т. д.
Нарезайте лимоны!
Будем плакать о прошлом
И смеяться над пошлым –
Хоть всё всем всё равно.
Будем складывать паззлы
Из светил, что погасли,
А потом удивляться –
Что ж так в мире темно?!

.
.
***
Читаю по губам.
Нет звука у лесин.
В дремучей роще БАМ –
Жестоких пил бензин.
Что пало – всё сгниёт
Или проглотит пал.
Течёт небесный мёд.
Приложишься – пропал.
В лугах стреножен конь,
Не в силах околеть.
Такая в теле томь,
Такая в сердце бредь!
А на уме с утра
Великие дела.
Наделал бы добра,
Да не хватает зла!

.
.
***
Мнится, а? На крыше филин –
Дремлет, демон, дик-рогат.
Или это… Точно – или!
Влез на кровлю виноград.
Не родит звезда частушку –
Ибо милому в штаны
Уж упала.
Третью кружку
Дую марочной вины.
Оплетает мирозданье
Изворотливый мускат.
Аки в сказочной Тосканье –
Искромётен неба скат.

.
.
***
Мой недоступный абонент
Из пресловутого Чертаново,
У вывески: «Эмпайр-дент»
Со слоганом: «Живите заново!»

.
.
Харакири на бис

Мы – матрёшки, а думали – нэцки.
Мы читали «Майн кампф», а читалось – «Мой кайф».
Мы бонсаили плоть и смотрели на мир по-немецки,
По-французски любили и верили в экселент лайф.
Дураки, дураки…
Чемпионы ушли в камикадзе,
Грамотеи – в евреи,
Задиры ушли в казаки.
Я вдруг понял: а стоит ли, братцы, бояться,
Если наши враги, как и мы, – дураки!
Дураки…
Ослепительна ночь на Хованском.
Ослепительна гадость, однако, приятель, налей!
Ослепительна скорбь.
Ослепительна Маня из Брянска,
Помани –
Пожалеет… за десять рублей.

***
Ах, несите меня в автозак:
Я созрела до самосознанья,
Чтоб в твоих полицейских глазах
Наконец, появилось дерзанье!

***
Эпоха странных отчеств,
Несбывшихся пророчеств,
Рублёвой колбасы.
Век коллективных писем,
Век животов и лысин,
Лавсана и кирзы.

.
.
***
Обучая киску ласке,
Я хожу в немецкой каске,
В ватно-марлевой повязке
И зову её: «Кис-кис…».
Но не хочет ласки киска,
Подойти боится близко.
И соседская Лариска
Сквозь забор визжит: «Фашист!»
От Лариски много визга.
Но сама она фашистка.
У Лариски нету киски.
У Лариски – бультерьер,
Агрессивная сосиска:
Суп сжирает вместе с миской.
Оттого-то у Лариски
В куклах – папин леворвер.

.
.
***
Дран как лист, вишу. Свисаю.
Клят. А то! Значеньем смят.
Тянет в небо синь косая
На какой-то ейный ляд.

.
.
***
Я был на неё романтически зол,
Ей было на это плевать.
Её полюбил африканский посол
И ласково звал её «Кать».

.
.
***
Детство, детство…
Жук в коробке.
Потрясёшь её — скребётся.
И увидеть невозможно — улетит,
Но знаешь — есть!
Геркулесовая каша…
До сих пор не понимаю:
Хоть за папу, хоть за маму —
Как такую гадость есть!

ладок воздух на террасе.
Там в тазу, на керогазе,
Земляничное варенье
Обстоятельно кипит.
Осы ползают по стенке.
Стынут розовые пенки
На потрескавшемся блюде
С грустным словом «общепит».

Лопухи за изгородкой
Замечательно дремучи.
Дни — бессчётны. Сны — зыбучи.
И загадочны слова:
«С севом справились колхозы».
Всё путём!
«Местами грозы», —
С недоступных круч буфета
Гордо говорит Москва.

.
.
***
По реке, по Тарусе,
По-над синей трясиной,
Вековечно кочуют
Кучевые личины.
Детство – полдень иллюзий.
Под прибрежной осиной
Бьют ключи…
Не ключи мы – уже мы – ручьи мы!

Зависает весло,
Успевает родиться
Взвесь,
На долю секунды
Ничьих, ощущений.
И личины, сквозь взвесь,
Превращаются в лица,
Тяжелея от судеб своих
И значений.

.
.
***
Мой трепетный, мой умный сад!
Уже полвека пьющий боль
Многострадального суглинка.
Как непонятна его жизнь –
Растёт себе и вглубь, и ввысь,
Молчит,
Как трезвый на поминках.

.
.
***
Свет погаснет – детство вспомнится:
«Буря мглою…» и свеча.
За столом – сестрица-скромница.
Тает масло. Стынет чай.
Чинно-мирно ожидаются
Сласти. Свет и чудеса.
У игрушечного зайца –
Ой, хитрющие глаза!
Шкаф, знакомый до царапины,
Превратится в терем… Ах!
Дед Мороз (в ботинках папиных!)
Вдруг появится в дверях.
И мешок развяжет бережно,
И достанет торт из недр.
Дед, конечно, не всамделишный,
Но всамделе – добр и щедр.
Спать сестре давно положено,
Но с принцессой сладу нет:
Ей не спится на горошинах
Раскатившихся конфет.
Босиком,
Коса распущена,
К зеркалу прижалась лбом
Ностальгия по грядущему,
Став мечтою о былом.

.
.
***
Июль – по пояс.
Замерли сверчки.
Обвисли флаги.
Малахольны дали.
И каются грачата-казачки
За что и почему кого прижали.
Заляпан суетой садовый стол.
И вязнут звуки в затрапезных липах.
Хоть бы гроза…
Хоть кто-нибудь пришёл…
Хоть бы чуть-чуть мигрень, озноб и придых…
В Москву!
В Москве поэты все – князья,
Ну уж, по крайней мере, баритоны.
Городовые просятся в друзья,
А на панелях – сытые вороны.
В колониальных лавках курага
И горы звонких сахарных орехов.
В Москве разгульна грусть и пыль сладка
И практикует чудо-доктор Чехов.

.
.
***
На соловом суглинке –
Паутинка морозца.
На лазоревом блюдце
Стынет чай каркаде.
Высь пока ещё жжётся,
Но вполне уже пьётся.
И чертовски лечебна
От грехов и т. д.
Нарезайте лимоны!
Будем плакать о прошлом
И смеяться над пошлым –
Хоть всё всем всё равно.
Будем складывать паззлы
Из светил, что погасли,
А потом удивляться –
Что ж так в мире темно?!

.
.
***
Предзимье.
Лапчатый снежок,
В дорожных лужах – мякиш с корочкой.
Всевышний облако прожёг
Латунно-лунною комфорочкой.
Высокотравьем лесосек
Прикрыты лики ёлок-лапушек.
Кончается древесный век
Их искалеченных прабабушек.
Тревожен придорожный лес,
Ох, сгинете – и не заметите!
Трубят со слякотных небес
Хмельные музыканты – лебеди.

.
.
***
На Кипре, чи на Капри —
Мене б хотя бы хатку!
Комолую коровку,
Да вдовую солдатку…
Конечно, — палисадник,
Скамейку там какую:
Покушаю лимонов —
Присяду-потоскую.
Там, коль не врут, — павлины
На кажном на заборе,
Куда ни глянешь — греки,
Куда ни плюнешь — море.
Там очень санаторный
И очень мирный климат:
Как стрельнешь из обрезу —
Поймают и отымут.
Но в глаз — ни-ни, не врежут,
И даже для острастки.
Но, думаю, что это
Уже, похоже, сказки.
Бог знает, ведь начальства
Там не видали сроду.
Эх, не умеют греки
Использовать свободу!

.
.
***
Он умело шалил загорелой рукой,
Но она была гордой блондинкой.
У неё был другой, весь красивый такой –
Заместитель директора рынка.
Но, алея во мгле, поднялась вдруг луна,
Засияла, сочась во все щели.
Он сказал: «На – вина!»
Подчинилась она,
И они очутились в постели.
А в тот миг замдиректор с работы пришёл,
Всё увидел и вылил вино их,
Сокрушённо вздохнул: «Это – нэхорошо…»
И зарезал их тут же обоих.

.
.
***
На краю лесного лета
С дикой яблони, по склону,
Кислым яблоком зелёным
В речку скатится душа.
Холодны густые струи.
Караси плывут, танцуя,
Застилает мгла затоны,
И причалы гложет ржа.
Ни ответа, ни привета.
Злое солнце топит тени.
Обучаюсь у растений
Оставаться на плаву.
Гаснут льдистые кувшинки
Виснет тля на паутинке.
Я — печален,
Я — причалил
Головой в плакун-траву.

.
Докосим луг.
Допьём холодный квас.
Уляжемся в теньке на влажном скошенном.
Скользнёт лиса, не замечая нас:
За мышью прыгнет, как тому положено…

.
.
***
Знаешь, деревья растут по ночам,
Тянутся, ширятся в поисках солнца.
О, как отчаянно чахнет свеча!
Вечность без солнца — бессонница.

.
Зачисть контакт.
Примкни.
И слушай, слушай, слушай:
Как ты не так живёшь,
Как счастлив ты не в том.
Куда твоя река
Впадает?
В море?!
В лужу!!!
Гляди, почти иссох
Сей мутный водоём…

.
.
***
Не терпите, терзайте
Смысл глубин осиянный,
В неземном порносайте –
Хворый лебедь Сен-Санса
До утра тонет в ванне
В состоянии транса.

.
.
***
Прилетало крылышко с глазком.
В чай упало.
На меня глядело.
Подмигнуло.
Утонуло в нём.
Выпил.
Начал душу зреть сквозь тело!
Приползала жаба-журналист,
В бородавках каверзных вопросов,
Осмотрело высь мою и низ,
Съела слизняка,
Рыгнув: «Философ!»
Припорхнул лихой могильщик-жук,
Лязгая лопатками надкрылий,
Шепелявил: «Ой, не пощажу!».
Чавкал.
Ограничился сациви.
С ветерком шаля, явилась тля,
Щекотала, истекая соком,
Вредная, но мелкая…
Опля!
Сдунул,
Ощущая себя Богом.
Был вокал и танцы наконец,
Отстучал своё ударник-дятел.
На остаток люстры сел скворец.
Подражал.
И в оливье нагадил.

.
.
***
В очах брусничная горчинка.
Ползёт с мизинчика колечко.
Изволит девочка чинчинкать,
Не зная, девство уберечь как.

.
.
***
В чертогах черти.
Дух шашлычный
Змеится, искушая люд.
Увы, не дадено постичь нам,
Что в этот раз они жуют.
Свою ли плоть?
Или говядо?
А тут к ним доктор приезжал
И не уехал.
Съели, гада?
Он стоматолог был. Не жаль.
Второго дня – от кадиллаков
Закат никак не наступал.
Варило на капотах раков
Лихое солнце.
«Правит бал», –
Вдруг вспомнилось
И зазвучало.
И пили гости огнь из чана
И славили свово царя,
Но, впрочем, оказалось – зря.
Не появился.
Пахло псиной.
Качались сласти на осинах.
Короче: праздник удался!
На гордых лицах увозимых
Цвело: «Нас победить нельзя!»

.
.
Город с тенью на небе
От громадной промзоны…
Там промзонцы без солнца,
Там живёт дебет-кредит
И, как водится, бредит,
Счёты с жизнью бессонно,
Сводит, сводит…
Наташа.
Всех и вся секретарша,
Даст понять, что не даст
Даже тем, кто горазд.
Плиты.
Чьи?
Умер комик,
Заказал и, представьте…
Не смешной он, по правде,
Злой…
Осины в обхват
Среди плит, аккурат.
Мох. Бутылки. Осколки.
А что, собственно, толку?!
Никаких тут грибов –
Питие для любов.
То ли Бог человечен,
То ли очеловечен,
Вот собака-самец –
Вроде как по колено,
А прихватит, подлец, –
Право-слово – гиена!
Сикось-накось пути –
По пригоркам над топью.
Грозно зрят исподлобья
Пожилые цеха
В молодёжной одёже,
Пробивая прохожих
На ха-ха.

.
.
***
Здесь телеграфные столбы
Покрыты шифром чревоточин,
Бредут, запойно-вековы, –
Вдоль зарастающих обочин.

А взгляд всё липнет поперёк
К не ведавшим вниманья рощам,
И подгрызает ручеёк
Раздолья
Девственную площадь.

И кроме водки и халвы
Лишь Гегель в местном магазине,
Здесь я – не я, и вы – увы.
И спички… Вечно в керосине!

.
.
***
Запретите любовь
И дозвольте печаль,
Завизируйте боль
И поставьте печать.
Пригласите в друзья
Всех безбашенных стерв
И наверх,
И, уступ за уступом, –
Наверх!
Всей душой
Я за наших, которые там,
Ведь они, поголовно,
Известно, – за нас,
Будь ты хам,
Будь ты Авель, иль папа-Адам,
Будь ты хоть Карабас-Барабас!
Вечереет.
Срезает снопы алкоголь.
Ох, как в мире просторно!
И как это в стих.
В забродившем назёме
Червячится боль.
Про неё все забыли!
Она отомстит.

Простоты!
Мелодий!
Новизны!
Нет – так нет… Была б хотя бы грудь,
В общем, надлежащей крутизны –
Чтоб вполне «забыться и заснуть».
В вас определённо что-то есть,
Хоть, определённо, малость вкось,
Коли это, другой раз, учесть –
То и так, гляди, сойдёт, небось.
Коли с пониманьем отнестись
И понатуральней всё укласть –
О, какая это будет высь!
О, какая это будет сласть!
Поэтесс, прошу вас, поэтесс!
Трепетно-крутых: и душ, и тел –
Чтобы ярче, чтобы звонче – без
«Под луной кремнистый путь блестел…»

Продам я лыжи, продам столетник,
Пойду по насту в ботинках летних.
За магазином с утра я гуру,
Открою пиво об арматуру,
Налью адептам по чуть в стаканы
И о грядущем пророчить стану:
Лет через десять помрёте, дескать,
Коли охота водяру трескать,
А прекратите – через пятнадцать,
Чертям ли, братцы, чертей бояться!
Потом пройдёмся. Потом упьёмся.
Лихою песней восхвалим солнце!
Ах, дали, дали: взахлёб с крылечка,
Ах, цинандали в бурливой речке!
Но, глядь, муштрует морозец воду,
Что ей, резвунье – по звездоходу.