Евгения Перепёлка

Перепёлка
Евгения Викторовна 

Родилась в 1969 году в Ленинграде. В 1996 году окончила факультет прозы Литературного института имени А. М. Горького (семинар Андрея Битова).

Печаталась в журналах «Новый Мир», «Соло»,  «Кукумбер», «Наша школа», «Подъем», «Мужское воспитание»), сборниках «Антология современной прозы», «Новые амазонки», сетевом литературном журнале «Парус». Финалист конкурса прозы для детей и подростков «Заветная мечта» (2008).

Работает ландшафтным дизайнером. Воспитывает шестерых детей.

Живет в поселке Загорянский Московской области.

«Соло», 1991, №5

Поэма КРУГ

Здесь таракан шурша бумагой,
Мешает думать по ночам,
Здесь воздух дышит тьмой и влагой,
И неуютно здесь очам.
Здесь на продавленном диване
С облезлой кожей на руках
Подруга Вера шепчет Анне,
Что жизнь в нее вселяет страх.
Она ей повторяет: «Анна,
Мне все страшней день ото дня,
Ведь Виктор Юрьевич Романов
Толкает к гибели меня.
Он так похож на лес осенний,
Где ветром скрючило листву,
И жизнь его без изменений
Лежит, как лист гнилой во рву.
Он каждый день один в пустне
Квартиры нежилой своей.
Там хладнокровный чайник стынет,
Там дремлет мебель без ключей,
Там утварь праздная справляет
Вечерний скучный хоровод…
Не думая, что умирает,
Романов так давно живет.
В его судьбе настала точка,
Он движется, едва дыша.
Он сам — лишь только оболочка,
Где умерла давно душа.
Едва живой, смертельно пьяный,
Он все же странно дорог мне…»
И Вера грустно вслед за Анной
Глазами ищет жизнь в окне.
А там бегун, судьбой раздавлен,
Свершает ежедневный круг.
Спортивный бег во ад направлен,
И Вера всхлипывает вдруг.
И грустно, и тревожно Анне — 
Как шарфик на груди не рви,
В едва проснувшемся сознаньи
Маячат призраки любви.
А завтра утро будет хмуро,
И Анна в школу не пойдет,
И в зеркало прошепчет: «Дура» — 
И съест увядший бутерброд.
А так как мама на работе,
И в доме мрак и пустота,
То Анна соберется к тете.
Живущей около моста.
Там непривычная картина,
Там сшит для чайника чехол,
Гудит стиральная машина,
Звенит хрусталь, лоснится пол…
Не призрак собственности частной
Её влечет туда порой — 
Она лишь хочет быть причастной
Все к той же тайне роковой!
В квартире тети есть загадка,
Она не в люстрах, не в коврах,
И Анне знать ее так сладко,
Хоть намекнуть мешает страх.
И тетя с Анной возле окон,
Страдая, путаясь в словах,
Сидят без жестов, без намеков,
Но с общим знанием в чертах:
Когда ни выглянешь в окошко,
Там, за сиреневым кустом,
Стоит Илья Ильич Горошков
С глазами, полными окном.
Он здесь в любое время года,
Он в землю врос, как брат куста.
Однако же, его природа,
В пример растенью, не проста.
Ему не хватит просто света,
И чернозема, и воды.
Ему для счастья нужно это
Окно любви, кино беды,
Где Ольга Глебовна томится
В густой солянке из вещей,
Рыдая, как ночная птица,
Над диссертацией своей,
Где муж ее в одной пижаме
Разгуливает, словно царь!
Горошков весь кричит глазами,
И из спины растет фонарь!
Горошков тихо входит в фазу,
Где только смерть любви подстать,
И он несет себя, как вазу,
Чтоб боль свою не расплескать.
Куда идти? Кругом все пусто.
Есть только светлое окно,
И есть смертельное искусство
Души, измученной давно.
С глазами, синими от неба,
Горошков к церкви поспешит.
Там голубям кидают хлеба
Старушки, бледные на вид.
Их замирающие лица
Черны, как дерева кусок,
В их жилах кровь едва сочится,
Как в ноябре древесный сок.
И в откровеньи простодушном
Горошков деньги достает
И тусклым маленьким старушкам
Все, до копейки, раздает.
Одна, согнута как подкова,
В пальтишке детском голубом
Благословит его, шального,
Да и подумает о том,
Что Виктор Юрьевич, сыночек,
Давно ее не навещал.
А раньше приходил… Платочек
Все подарить ей обещал.
Среди друзей, в сосиску пьяный,
Лежит, наверное, опять!
Ах, Виктор Юрьевич Романов!
Совсем вы позабыли мать!
Все нет и нет от сына вести.
С лицом, исчезнувшим от мук,
Она и завершает круг,
Где каждый на почетном месте.

«Новый мир 1989 №05

Безумный таксист

Не заезжая в парк со смены,
Таксист «бомбит» четвертый день.
Еще у губ не видно пены,
Но уж в глазах – безумья тень.
Он не выходит выпить пива.
Он только видит знак «вперед».
И усмехается он криво,
И пассажиров вновь берет.
Не тормозя на перекрестках,
Он мчатся в шуме и пыли,
И в пальцах сумашедше-жестких
Хрустят суставы и рубли.
Его ГАИ не остановит,
Он мастер – он король дорог.
Его патруль три ночи ловит,
Но до сих пор поймать не смог.
Хитер как лис, как барс проворен,
Его мотор и здесь и там,
И в стеклах фар кроваво-черен
Весь город с адом пополам.
Таксист в машине – словно в танке.
Трещит и плавится салон.
На темной ветреной стоянке
Две закорючки видит он.
И, тормознувши что есть силы,
Он подбирает их, спеша.
Лицо безумного водилы
Уже бесплотно, как душа.
Хмельной от ночи и бензина,
Он громко дышит, озверев,
Как в клетке мечется машина
«Сорок один шестнадцать ЛЕВ».
…Еще одни проходят сутки…
Таксист давно уже забыл,
Что пустота в его желудке,
Что пассажиров не сменил.
Спидометр – в безумной фазе,
Бензин показывает «нуль»,
Таксист в мучительном экстазе
Жмет на педали, крутит руль!
Струей воздушной жук раздавлен
Напротив глаз, на лобовом,
И город в пропасть весь направлен,
А трасса – в небо напролом!
О Русь-такси! Куда ты мчишься?
Ответь, ответствуй мне: куда?
Таксист, ты больше не случишься,
Погибнув раз и навсегда!
Но кто судья такому асу,
Когда душа его поет?
Внезапно вырвавшись на трассу,
Таксист кричит: «Иду на взлет!»
Машина, двигаясь толчками,
Взлетает будто жук большой,
И поле с нежными стручками
Ее встречает всей душой…

А утром краски были строги
И город, словно небо чист.
В большой канаве у дороги
Лежал безжизненный таксист.
Хотел он славы, водки, денег
И прочей радости земной,
Но он не миновал ступенек,
Ведущих в рай совсем иной.
И колесо большой ромашкой
В траве туманно расцвело,
А рядом – смятою бумажкой —
Машины левое крыло.
И я молчу по той причине,
Что мертв таксист, как зимний сад,
И пассажиром в той машине
Сама была лишь день назад.
.
.
Водопроводчик Гудков

За грязным зданием, немножко
Не доходя бочка большого,
Есть в стенке скромное окошко
Водопроводчика Гудкова.
И как ни поглядишь в окошко,
К нему нагнувшись невзначай, —
Сидит Гудков, мешает ложкой
Однообразный жидкий чай.
С лицом обиженного гнома
Он сам не больше чем бачок.
Ему сантехника знакома:
Он, словно мальчик-старичок,
Корпит над фановой трубою
В углу каком-нибудь невзрачном,
Пугая публику собою,
И словом непотребным, смачным.
Никто Гудкова не обидит,
Подумав хоть одну минутку,
В нем каждый человек увидит
Природы ласковую шутку.
Причудливей лесной коряги,
Нелеп он, как мешок с цементом,
Когда походкою дворняги
Идет с известным инструментом.
Гудков, вооруженный малым,
Но с делом будучи знаком,
Не раз затапливал подвалы
И был обварен кипятком.
Он мог спокойно, без помехи
Курить, когда вокруг потоп,
Но все прощал ему огрехи
Начальник, благостный как поп.
Своим жильем Гудков доволен.
Ему буфетчица — как мать,
Когда же он бывает болен,
Его приходят навещать:
Электрик, сварщик, кладовщица
И Коля, спившийся шофер,
Анюта, юркая, как птица,
И Левушка, районный вор.
Шофер несет в кармане сушку,
Анюта — банку творога,
Она пихает под подушку
Гудкову ломтик пирога.
И так лежит Гудков-малютка
И чувствует себя в семье,
И он цветет, как незабудка
На проштампованном белье.
Друзья, не ждите мыслей новых,
Такой сюжет давно не нов.
Мы все живем в семье гудковых — 
И ты Гудков, и я Гудков.
А скоро — снег, и город зыбкий
Границы потеряет снова.
Природа с детскою улыбкой
Разбудит поутру Гудкова.
Он выйдет важный, как проблема, 
Приступит к делу не смеясь.
Водопроводная система
Сложна, как между нами связь.