Андрэ Моруа «Рождение знаменитости»

By , in guide on .

Андрэ Моруа
1885—1967

 


 

Художник Пьер Душ заканчивал натюрморт – цветы в аптечной склянке и баклажаны на блюде, – когда в мастерскую вошел писатель Поль-Эмиль Глэз. Несколько минут Глэз смотрел, как работает его друг, затем решительно произнес:
– Нет!
Оторвавшись от баклажанов, художник удивленно поднял голову.
– Нет, – повторил Глэз. – Нет! Так ты никогда не добьешься успеха. Мастерство у тебя есть, и талант, и честность. Но искусство твое слишком обыденно, старина. Оно не кричит, не лезет в глаза. В Салоне, где выставлено пять тысяч картин, твои картины не привлекут сонного посетителя… Нет, Пьер Душ, успеха тебе не добиться. А жаль.
– Но почему? – вздохнул честный малый. – Я пишу то, что вижу. Стараюсь выразить то, что чувствую.
– Разве в этом дело, мой бедный друг? Тебе же надо кормить жену и троих детей. Каждому из них требуется по три тысячи калорий в день. А картин куда больше, чем покупателей, и глупцов гораздо больше, чем знатоков. Скажи мне, Пьер Душ, каким способом ты полагаешь выбиться из толпы безвестных неудачников?
– Трудом, – отвечал Пьер Душ, – правдивостью моего искусства.
– Все это несерьезно. Есть только одно средство вывести из спячки тупиц: решиться на какую-нибудь дикую выходку! Объяви всем, что ты отправляешься писать картины на Северный полюс. Или нацепи на себя костюм египетского фараона. А еще лучше – создай какую-нибудь новую школу! Смешай в одну кучу всякие ученые слова, ну, скажем, экстериоризация, динамизм, подсознание, беспредметность – и составь манифест 1. Отрицай движение или, наоборот, покой; белое или черное; круг или квадрат – это совершенно все равно! Придумай какую-нибудь «неогомерическую» живопись, признающую только красные и желтые тона, «цилиндрическую» или «октаэдрическую», «четырехмерную», какую угодно!.
В эту самую минуту нежный аромат духов возвестил о появлении пани Косневской. Это была обольстительная полька, чьи синие глаза волновали сердце Пьера Душа. Она выписывала дорогие журналы, публиковавшие роскошные репродукции шедевров, выполненных трехгодовалыми младенцами. Ни разу не встретив в этих журналах фамилии честного Душа, она стала презирать его искусство. Устроившись на тахте, она мельком взглянула на стоявшее перед ней начатое полотно и с досадой тряхнула золотистыми кудрями.
– Вчера я была на выставке негритянского искусства Золотого века! – сообщила она своим певучим голосом, раскатывая звонкое «р». – Сколько экспрессии в нем! Какой полет! Какая сила!
Пьер Душ показал ей свою новую работу – портрет, который он считал удачным.
– Очень мило, – сказала она нехотя. И ушла… благоухающая, звонкая, певучая и разочарованная.
Швырнув палитру в угол, Пьер Душ рухнул на тахту.
– Пойду служить в страховую кассу, в банк, в полицию, куда угодно! – заявил он. – Быть художником – последнее дело! Одни лишь пройдохи умеют завоевать признание зевак! А критики, вместо того чтобы поддержать настоящих мастеров, потворствуют невеждам! С меня хватит, я сдаюсь.
Выслушав эту тираду, Поль-Эмиль закурил и стал о чем-то размышлять.
– Сумеешь ли ты, – спросил он наконец, – со всей торжественностью объявить Косневской и еще кое-кому, что последние десять лет ты неустанно разрабатывал новую творческую манеру?
– Я разрабатывал?
– Выслушай меня… Я сочиню две-три хитроумные статьи, в которых сообщу нашей «элите», будто ты намерен основать «идео-аналитическую» школу живописи. До тебя портретисты по своему невежеству упорно изучали человеческое лицо. Чепуха все это! Истинную сущность человека составляют те образы и представления, которые он пробуждает в нас. Вот тебе портрет полковника: голубой с золотом фон, на нем – пять огромных галунов, в одном углу картины – конь, в другом – кресты. Портрет промышленника – это фабричная труба и сжатый кулак на столе. Понимаешь теперь, Пьер Душ, что ты подарил миру? Возьмешься ли ты написать за месяц двадцать «идео-аналитических» портретов? Художник грустно улыбнулся.
– За один час, – ответил он. – Печально лишь то, Глэз, что, будь на моем месте кто-нибудь другой, затея, возможно, удалась бы, а так…
– Что ж, попробуем!
– Не мастер я болтать!
– Вот что, старина, всякий раз, как тебя попросят что-либо объяснить, ты не торопясь молча зажги свою трубку, выпусти облако дыма в лицо любопытному и произнеси эти вот простые слова: «А видели вы когда-нибудь, как течет река?»
– А что это должно означать?
– Ровным счетом ничего, – сказал Глэз. – Именно поэтому твой ответ покажется всем необычайно значительным. А уж после того, как они сами изучат, истолкуют и превознесут тебя на все лады, мы расскажем им про нашу проделку и позабавимся их смущением.
Прошло два месяца. Выставка картин Душа вылилась в настоящий триумф. Обворожительная, благоухающая, певуче раскатывающая звонкое «р» пани Косневская не отходила от своего нового кумира.
– Ах, – повторяла она, – сколько экспрессии в ваших работах! Какой полет! Какая сила! Но скажите, дорогой друг, как вы пришли к этим поразительным обобщениям?
Художник помолчал, не торопясь закурил трубку, выдохнул густое облако дыма и произнес:
– А видели вы когда-нибудь, мадам, как течет река?
Губы прекрасной польки затрепетали, суля ему певучее раскатистое счастье.
Группа посетителей обступила молодого блистательного Струнского в пальто с кроличьим воротником.
– Потрясающе! – горячо говорил он. – Потрясающе! Но скажите мне, Душ, откуда на вас снизошло откровение? Не из моих ли статей?
Пьер Душ на этот раз особенно долго молчал, затем, выпустив в лицо Струнскому громадное облако дыма, величественно произнес:
– А видели вы, дорогой мой, как течет река?
– Великолепно сказано! Великолепно!
В эту самую минуту известный торговец картинами, завершив осмотр мастерской, ухватил художника за рукав и оттащил в угол.
– Душ, приятель, а ведь вы ловкач! – сказал он. – На этом можно сделать карьеру. Беру вашу продукцию. Только не вздумайте менять свою манеру, пока я вам не скажу, и я обещаю покупать у вас пятьдесят картин в год… По рукам?
Не отвечая, Душ с загадочным видом продолжал курить.
Постепенно мастерская пустела. Наконец Поль-Эмиль Глэз закрыл дверь за последним посетителем. С лестницы доносился, понемногу отдаляясь, восхищенный гул. Оставшись наедине с художником, писатель с веселым видом засунул руки в карманы.
– Ну как, старина, – проговорил он, – ловко мы их провели? Слыхал, что говорил этот молокосос с кроличьим воротником? А прекрасная полька? А три смазливые барышни, которые только и повторяли: «Как это ново! Как свежо!» Ах, Пьер Душ, я знал, что глупости человеческой нет предела, но то, что я видел сегодня, превзошло все мои ожидания.
Его охватил приступ неукротимого смеха. Художник нахмурил брови и, видя, что его друг корчится от хохота, неожиданно выпалил:
– Болван!
– Я – болван? – разозлившись, крикнул писатель. – Да сегодня мне удалась самая замечательная проделка со времен Биксиу!
Художник самодовольно оглядел все двадцать идео-аналитических портретов.
– Да, Глэз, ты и правда болван, – с искренней убежденностью произнес он. – В этой манере что-то есть…
Писатель оторопело уставился на своего друга.
– Вот так номер! – завопил он. – Душ, вспомни! Кто подсказал тебе эту новую манеру?
Пьер Душ помолчал немного, затем, выпустив из своей трубки густое облако дыма, сказал:
– А видел ли ты когда-нибудь, как течет река?

ссылка

 


									
Recommended articles