Вот принято смеяться над анекдотом про слона. Про то, как слепые ощупывали его. И как один сказал, что слон – это веревка, другой – что шершавый столб, и так далее.

Оно, возможно, в смысле слепых – смешно. А вот в смысле слона – не очень. Потому что проблема-то слона остается!.. И я по-прежнему не знаю, что это такое.

Философы считают, что Василий Васильевич Розанов был философом. Но я не очень хорошо знаю, что такое «философ»… Крупное африканское животное?.. Вроде жирафа?..

Мне он грешным делом казался литературным критиком – лучшим из писавших о Лермонтове, Гоголе и Достоевском, но о том, что такое «литературный критик», я имею едва ли лучшее представление… Особенно после этих его слов: «…Литературность ужасна; литературность души, литературность жизни. То, что всякое переживание переливается в слово: но этим оно и кончается – само переживание умерло, нет его. Температура человека остывает от слова. От этого после «золотых эпох» в литературе наступает всегда глубокое разложение всей жизни, ее апатия, вялость, бездарность… Нужна вовсе не «великая литература», а великая, прекрасная, полезная жизнь. А литература может быть и кой-какая, на задворках».

Василий Васильевич Розанов

Любопытно, что пользователи интернет-сервиса «Живой Журнал», предназначенного для удобнейшего переливания переживаний в слова (никаких творческих мук, нравственных сомнений и издательских барьеров – просто нажми на кнопку) – так вот, эти самые пользователи, у которых я спрашивал, кто такой Розанов, дружно ответили, что именно он был их предтечей.

Ницшеанцы и атеисты считают Розанова если не атеистом, то как минимум ницшеанцем. «Атомные православные» считают его атомным православным. Гомофобы – скрытым гомосексуалистом. Гомосексуалисты – маскирующимся гомофобом. Антисемиты – молодчагой-антисемитом. Евреи – таки евреем. А поклонники Фрейда – стихийным фрейдистом, пусть не по-немецки бессмысленным, но зато вполне по-русски размашистым и беспощадным.

А писатель Михаил Михайлович Пришвин считал Василия Розанова своим учителем географии…

* * *
Психологи-когнитивисты, изучающие человеческое сознание, считают Василия Розанова психологом-когнитивистом. Все-таки его первый труд назывался «О понимании». Он был посвящен следующему вопросу: почему мир устроен, что его можно понять? Ведь человеческое сознание – это только частичка мира, а мир – вон он какой большой, так как же можно будучи частичкой понять целое?..

Ответ был дан примерно такой: все познаваемое – заранее содержится в понимании, только пока в закрытой и непознанной форме; «понимание завершает деятельность разума и дает ему успокоение»…

Иными словами – понять непознанное нельзя, а понять можно только то, что уже внутри. Понять можно только себя…

Вот оно, выдающееся открытие: слон – был – слеп!

Он был не веревкой, не столбиком – он был слепым!

Дотронуться до другого и сказать: «Мне кажется, это я», – вот что значит понять другое.

Понять себя в другом – означает полюбить его.

Отсюда – только шаг до прозрения.

Полюбить другого – означает полюбить Бога.

Ведь соединиться с чем-то – значит почувствовать себя ЦЕЛЫМ. А «целое» – это как раз Он и есть. Стать другим – означает стать Богом. Означает – понять всё. Только это «завершает деятельность разума и дает ему успокоение».

* * *
А поскольку юбилейной речи нельзя быть такой непонятно-умной, закончу ее попроще. Конечно, Розанов был не философом, не публицистом и даже не литературным критиком. Этого слишком мало: слон – не веревочка.

Очевидно, что Розанов был Писателем, потому что только Писатель может оказаться в России всем известным философом и пережившим свое время публицистом.

Почему же в таком случае он не написал художественных произведений? Ну, это как сказать…

Ведь Розанова помнят не за его «большие труды»: «Красота в природе и ее смысл», «Сумерки просвещения», «Природа и история», «Семейный вопрос в России»… Его знают и помнят благодаря другим книгам: «Опавшие листья», «Последние листья», «Уединенное», «Сахарна»… Это были книги о самом себе. Есть обстоятельство, помешавшее Розанову заняться написанием классического романа – «романа с героем». А именно: Розанов сам был литературным героем.

Он был классическим героем русской литературы – но героем без автора, героем, обладающим собственным, не позаимствованным у автора, сознанием.

Он был героем Гоголя – трогательным и хрупким «старосветским помещиком», восторженно и просветленно умиляющимся веточке укропа на малосольном огурце, но вместе с тем с гоголевской горячностью рассуждающим о наилучшем устройстве Отечества. Он был «диалогическим» героем Достоевского: разбитым на части, как разобранный для наглядности сложный механизм, совмещающим в себе и неудавшегося сверхчеловека Раскольникова и удавшегося, да плохо кончившего Ставрогина, и казнящего Порфирия Петровича, и прощающую Сонечку, и кающегося Мармеладова, и окаянного Лужина…

Герой романа не мог написать романа о себе самом. Он просто записывал свои чувства и мысли. Но по этим записям мы и узнали его. И полюбили, и возненавидели, и стали презирать, и возмечтали быть на него похожими…

Всё как положено – с героем романа.